Гутникова Алла Михайловна

Последнее слово

«Свобода — это процесс, в ходе которого вы развиваете привычку быть недоступным для рабства».

Я не буду говорить о деле, обыске, допросах, томах, судах. Это скучно и бессмысленно. Последнее время я хожу в школу усталости и досады. Но ещё до ареста я успела записаться в школу умения говорить о действительно важных вещах.

Я бы хотела говорить о философии и литературе. О Беньямине, Деррида, Кафке, Арендт, Сонтаг, Барте, Фуко, Агамбене, об Одри Лорд и белл хукс. О Тимофеевой, Тлостановой и Рахманиновой. Я бы хотела говорить о поэзии. О том, как читать современную поэзию. О Гронасе, Дашевском и Бородине.

Но сейчас не время и не место. Я спрячу свои маленькие нежные слова на кончике языка, на дне гортани, между животом и сердцем. И скажу лишь немного.

Я часто чувствую себя рыбкой, птичкой, школяром, малышкой. Но недавно я с удивлением узнала, что Бродского тоже судили в 23. И поскольку и меня причислили к роду человеческому, я буду говорить так:

В каббале есть концепция тикун олам — исправление мира. Я вижу, что мир несовершенен. Я верю, что, как писал Иегуда Амихай, мир был создан прекрасным, для того чтобы было хорошо и для покоя, как скамейка в саду (в саду, не в суду!). Я верю, что мир создан для нежности, надежды, любви, солидарности, страсти, радости.

Но в мире ужасно, невыносимо много насилия. А я не хочу насилия. Ни в какой форме. Ни учительских рук в трусах школьниц, ни кулаков пьяного отца семейства на телах жён и детей. Если бы я решила перечислить всё насилие, которое есть вокруг, мне не хватило бы ни дня, ни недели, ни года. Чтобы увидеть насилие вокруг, достаточно только открыть глаза. Мои глаза открыты. Я вижу насилие, и я не хочу насилия. Чем больше насилие, тем больше я его не хочу. И больше всего я не хочу самого огромного и самого страшного насилия.

Я очень люблю учиться. Дальше я буду говорить голосами других.

В школе на уроках истории я изучила фразы: «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков» и «За вашу и нашу свободу».

В старшей школе я читала «Реквием» Анны Андреевны Ахматовой, «Крутой маршрут» Евгении Соломоновны Гинзбург, «Упразднённый театр» Булата Шалвовича Окуджавы, «Детей Арбата» Анатолия Наумовича Рыбакова. У Окуджавы я больше всего любила стихотворение:

Совесть, благородство и достоинство —

Вот оно, святое наше воинство.

Протяни ему свою ладонь.

За него не страшно и в огонь.

Лик его высок и удивителен.

Посвяти ему свой кроткий век:

Может, и не станешь победителем,

Но зато умрёшь как человек!

В МГИМО я учила французский и узнала строку из Эдит Пиаф: «Ça ne pouvait pas durer toujours» [«Это не могло длиться вечно»]. И из Марка Робена: «Ça ne peut pas durer comme ça» [«Так не может продолжаться»].

В девятнадцать лет я ездила в Майданек и Треблинку и узнала, как на семи языках сказать «никогда больше»: never again, jamais plus, nie wieder, קיינמאל מער, nigdy więcej, לא עוד.

Я изучала еврейских мудрецов и больше всего полюбила две мудрости. Рабби Гилель говорил: «Если не я за себя, то кто за меня. Если я только за себя, то зачем я? Если не сейчас, то когда?». А рабби Нахман говорил: «Весь мир — это узкий мост, и главное — совсем не бояться».

Затем я поступила в Школу культурологии и выучила ещё несколько важных уроков. Во-первых, слова имеют значение. Во-вторых, нужно называть вещи своими именами. И наконец: «sapere aude», то есть «имей мужество пользоваться собственным умом».

Смешно и нелепо, что наше дело связано со школьниками. Я преподавала детям гуманитарные науки на английском, работала няней, мечтала поехать по программе «Учитель для России» в небольшой город на два года и сеять разумное, доброе, вечное. Но Россия — устами государственного обвинителя прокурора Трякина — считает, что я вовлекала несовершеннолетних в опасные для жизни действия. Если у меня когда-нибудь будут дети (а они будут, потому что я помню главную заповедь), я повешу им на стенку портрет прокуратора Иудеи Понтия Пилата, чтобы дети росли чистоплотными. Прокуратор Понтий Пилат стоит и умывает руки — вот какой это будет портрет. Да, если думать и быть неравнодушными теперь опасно для жизни, я не знаю, что сказать о сути обвинения. Я умываю руки.

И вот сейчас момент истины. Час прочитываемости. И я, и мои друзья, и подруги не находят себе места от ужаса и боли, но, когда я спускаюсь в метро, я не вижу заплаканных лиц. Я не вижу заплаканных лиц.

Ни одна из моих любимых книг — ни детская, ни взрослая — не учила безразличию, равнодушию, трусости. Нигде меня не учили этим фразам:

мы люди маленькие,

я человек простой,

всё не так однозначно,

никому нельзя верить,

я как-то этим всем не интересуюсь,

я далёк от политики,

меня это не касается,

от меня ничего не зависит,

компетентные органы разберутся,

что я один мог сделать.

Наоборот, я знаю и люблю совсем другие слова.

Джонн Донн через Хемингуэя говорит:

«Нет человека, который был бы, как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесёт в море береговой Утёс, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе».

Махмуд Дарвиш говорит:

«Когда готовишь завтрак, думай о других

(не забудь покормить голубей).

Когда ведёшь войны, думай о других

(не забывай тех, кто ищет мира).

Когда оплачиваешь счёт за воду, думай о других

(тех, кого питают облака).

Когда возвращаешься домой, к себе домой, думай о других

(не забывай о людях в лагерях).

Когда спишь и считаешь звёзды, думай о других

(тех, кому негде спать).

Когда выражаешь свои мысли метафорой, думай о других

(потерявших право голоса).

Когда думаешь о тех, кто далеко, подумай о себе

(скажи: Ах, если бы я только был свечой во тьме)».

Геннадий Головатый говорит:

«Слепые не могут смотреть гневно,

Немые не могут кричать яростно.

Безрукие не могут держать оружия,

Безногие не могут шагать вперед.

Но — немые могут смотреть гневно,

Но — слепые могут кричать яростно.

Но — безногие могут держать оружие.

Но — безрукие могут шагать вперед».

Кому-то, я знаю, страшно. Они выбирают молчание. Но Одри Лорд говорит: Your silence will not protect you [«Твоё молчание не защитит тебя»]. В московском метро говорят: «Пассажирам запрещено находиться в поезде, который следует в тупик». А петербургский «Аквариум» добавляет: «Этот поезд в огне».

Лао-Цзы через Тарковского говорит: «Главное, пусть они поверят в себя и станут беспомощными, как дети. Потому что слабость велика, а сила ничтожна. Когда человек рождается, он слаб и гибок, а когда умирает — он крепок и чёрств. Когда дерево растёт, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жёстко — оно умирает. Чёрствость и сила — спутники смерти. Слабость и гибкость — выражают свежесть бытия. Поэтому что отвердело, то не победит».

Помните, что страх съедает душу. Помните о персонаже Кафки, который увидел, как во дворе тюрьмы устанавливают виселицу, по ошибке подумал, что она предназначена для него, ночью сбежал из своей камеры и повесился.

Будьте как дети. Не бойтесь спросить (себя и других), что такое хорошо и что такое плохо. Не бойтесь сказать, что король голый. Не бойтесь закричать, разрыдаться. Повторяйте себе и другим: 2+2=4, чёрное — это чёрное, белое — это белое. Я — человек, я сильный и смелый. Сильная и смелая. Сильные и смелые.

Свобода — это процесс, в ходе которого вы развиваете привычку быть недоступным для рабства.

Последнее слово на других языках:

Английский, итальянский, румынский, польский, сербохорватский, французский, голландский, чешский.

1 апреля 2022 года

Дорогомиловский районный суд, Москва, Россия

Источник: https://doxa.team/articles/lastword-alla

Подробнее о деле: https://memopzk.org/dossier/delo-doxa/

Фото: Евгений Фельдман. Meduza.