Латыпов Степан Сергеевич

Последнее слово

«Какой бы я ни был, я такой, какой я есть, и я всех вас очень люблю. И я не могу по-другому. Я буду вас защищать так, как могу… Я считаю, что это мой долг. И я считаю, что по-другому невозможно».

Меня зовут Степан Латыпов. Это сочетание славянского имени и татарской фамилии очень символично отражает моё происхождение. Латыпов происходит от арабского слова «латиф» — его значение очень сложно перевести на русский. Это и спокойный, и добрый, и одновременно нежный, видимо, мой дальний предок по мужской линии запомнился именно этими качествами.

Далее речь политзаключённого на беларуском языке:

Прыкметна тое, што по-беларуску маё прозвішча можна перакласці адным словам — лагодны. Людзі ў масках падчас шматгадзінных допытаў у ГУБАЗіКу не аднойчы клікалі Сцепанідай, спакваля падкрэсліваючы такім брыдкім чынам мой незайздросны лёс за кратамі. Не разумеючы, што гэтае імя для мяне сымбаль трываласці, нязломнай волі і кахання.

Мой прадзед Іосіф Палякоў сустрэў Кастрычніцкую рэвалюцыю 1917 года на маленькім хутары на ўскрайку Гуляй — поля, заснаванага грэкамі, пад якім за апошняе стагоддзе міналі расійскі, украінскі, палтаўскі і прыднястроўскія сцягі. Сям’я тулілася у занядбанай панам мазанцы. З каштоўнага Іосіф меў шэсць дзяцей, біблію і жонку — першую прыгажуню. Атрымаўшы па ленінскім дыкрэце надзел на дзіва неўрадлівай зямлі, Іосіф два гады запар запрашаў залатароў зліваць жыжу з гарадскіх прыбіральняў, мусіў трываць неверагодны смурод і здзекі суседзяў. Але ж у першае жніво перакрыла ўсе выдаткі, казалі такога аўса, падобнага да <нрзбрлв> не бачылі ні дагэтуль, ні пасля. Неўзабаве ў 21-м годзе быў абвешчаны НЭП, дазволіўшы ўкласці грошы ў сродкі вытворчасці, коней, рыштунак, бонды для віна. Цяжкая праца ўсёй сям’і ад малага да вялікага нарэшце дала нейкі плён, апроч крывавых мазалеў. У хаце пачалі з’яўляцца нацельная вопратка, смачная ежа, машынка «Зінгер», карова і гонар Іосіфа. Чорная налакаваная ла(ва)ндора <нрзбрлв> за парай шыкоўных вараных рысакоў, на якой прадзед з жонкай кожную нядзелю годна і павольна ездзілі ў закупы. Іосіф звычайна не кранаў лейцы, расцягваючы хвіліны, калі можна ўдыхаць вольнае паветра стэпаў, пазіраць на неверогодна маляўнічыя краявіды Днястра, які нясе свае шэрыя хвалі паміж крэйдавых сцен берагоў, якія цалкам схавалі дываны квітнеючай шыпшыны ды кізілу.

Ён упітваў гэтую асалоду гонару і годнасці, здзейсніўшы простую мару селяніна разам са сваім галоўным скарбам — каханай паловай, маці яго дзяцей, самай прыгожай, самай працавітай, самай годнай жанчынай, багіняй страў, сваёй жонкай. Але шчасця цягнулася нядоўга. Спачатку спынілі НЭП, потым абвесцілі калектывізацыю, усё заробленае цяжкай працай пад спякотным паўднёвым сонцам Іосіф з сынамі занеслі ў калгас, працуючы далей на калісьці ўласнай зямлі за працэнты. Прадзед не скардзіўся: араў, касіў, малаціў. Па-гаспадарску, як след. Толькі цяжка ўздыхаў, калі ўжо на брудным падрапаным ландоры занядбаных конях завітваў паўп’яны старшыня з каханкай-бухгалтаркай, каб налічыць “палкі” за зробленую працу. Але і гэта не ўратавала. У 1937 годзе прадзеда кінулі за краты, абвесціўшы ворагам народа з нагоды, што падчас грамадзянскай вайны ён вазіў раненых на ўласным возе з уласнымі конямі, па непасрэдным загадзе чырвонага камандзіра Рыгора Катоўскага, якога ворагам народа абвесціў персанальна бацька ўсіх народаў крыху раней. Суд быў хуткім, прысуд жорсткім. Далі 10 год без права ліставання. Да 1947 года яму слалі перадачкі з ежай і цёплыя рэчы. І падчас галадамору, і падчас вайны, і пасляваенную гарэчу. Усе гэтыя пасылкі па 20 кіло кожныя паўгады збірала, абмяжоўваючы сябе ва ўсім без журбы, самотна цягнучы гаспадарку і ўдзень выконваючы замовы па вышыўцы на цудам захаваным «Зінгеры», уначы часам до золку.

У 1948-м стала зразумела, што не стала Іосіфа. У 1953-м справу накіравалі на перагляд, прадзеда рэабілітавалі, і выяснілася, што ён пахаваны ў 1938 годзе. Ён захварэў на сухоты і памёр на Калыме. Ён так і не атрымаў ніводнай пасылкі. Прабабку хрысцілі Сцепанідай, але муж заўсёды пяшчотна клікаў Сцешай. Яна памерла ў 1962 годзе, так і не навучыўшыся чытаць. «Навошта мне?” — казала яна, — “Малітваслоў я ведаю і гэтак, а з каханым перепіска не забаронена”.

Часам падаецца, што гісторыя аб тым, якой цудоўнай і яскравай, справядлівай і вольнай часцінай быў Савецкі саюз, распавядаюць дзеці і ўнукі тых прадольных, карпусных, аператыўнікаў, канваіраў і вартаўнікоў, якім бацькі прыносілі на вячэру або да свята турботна перасыпаныя кукурузнай мукой кольцы сушанай у печы каўбасы, кавалкі кумпякоў, мядовы бурштын курагі, каляровы жвір паўднёвай квасолі ды маленькі, з жаночую далонь, мех, упрыгожаны вышытым старачынным крыжом, сапраўдным скарбам таго часу, з белым цукрам. Наўрад ці яны думалі аб самотнай жанчыне з рысамі мінулай прыгажосці на стомленым твары, што з нямоўным гасцінцам праз сумёты, з цяжкай скрыняй за плячыма крок за крокам несла на пошту свае каханне, пяшчоту і надзею…»

Перевод на русский:

Примечательно то, что по-беларуски мою фамилию можно перевести одним словом — лагодны. Люди в масках во время многочасовых допросов в ГУБОПиКе не единожды звали Степанидой, исподтишка подчёркивая таким неприятным образом мою незавидную судьбу за решёткой. Не понимая, что это имя для меня символ стойкости, несгибаемой воли и любви.

Мой прадед Иосиф Поляков встретил Октябрьскую революцию 1917 года на маленьком хуторе на окраине Гуляй-поля, основанного греками, под которым за последнее столетие проходили российский, украинский, полтавский и приднестровские флаги. Семья ютилась в запущенном панами доме-мазанке. Из ценностей Иосиф имел шестерых детей, библию и жену — первую красавицу. Получив по ленинскому декрету земельный участок на удивление неплодородной земли, Иосиф два года подряд соглашался сливать отходы городских туалетов, вынужден был терпеть невероятную вонь и издевательства соседей. Но первый же урожай покрыл все расходы, говорили, что такого овса, похожего на <неразборчиво>, не видели ни до того, ни после.

Вскоре, в 1921 году, была объявлена НЭП, разрешено было вложить деньги в средства производства, лошадей, механизмы и винные облигации. Тяжёлый труд всей семьи от мала до велика, наконец, дал результат, кроме кровавых мозолей. В доме появилась нижняя одежда, вкусная еда, швейная машинка «Зингер», корова и гордость Иосифа: чёрная лакированная упряжка с парой вороных лошадей, на которой прадед с женой каждую неделю с достоинством, размеренно ездили на закупки. Иосиф обычно не трогал поводья, растягивая минуты, когда можно было вдыхать свободный воздух степей, наблюдать за невероятно живописными пейзажами Днестра [скорее всего имеется ввиду Днепр, так как Гуляй-поле и степи ближе к нему — прим. ред.], который несёт свои серые волны между меловых стен берегов, которые целиком укрыты коврами цветущего шиповника и кизила.

Он впитывал это, наслаждаясь честью и достоинством, осуществив простую мечту крестьянина, вместе со своим главным сокровищем — любимой половинкой, матерью его детей, самой красивой, самой трудолюбивой, самой достойной женщиной, кулинарной богиней, своей женой. Но счастье длилось недолго. Сначала была остановлена НЭП, потом объявлена коллективизация, всё заработанное тяжёлым трудом под палящим южным солнцем Иосиф с сыновьями отдали колхозу, работая дальше на некогда собственной земле за проценты. Прадед не жаловался: пахал, косил, молотил. По-хозяйски, как следует. Только тяжело вздыхал, когда уже на грязной и пошарпанной упряжке запущенных лошадей заезжал полупьяный председатель с любовницей-бухгалтеркой, чтобы насчитать “палки” за сделанную работу. Но и это не спасло.

В 1937 году прадеда бросили за решётку, объявив врагом народа из-за того, что в гражданскую войну он возил раненых на личной повозке с собственными лошадьми, по прямому приказу красного командира Григория Котовского, которого врагом народа объявил лично отец всех народов немного ранее. Суд был быстрым, приговор жестоким. Дали 10 лет без права переписки. До 1947 года ему слали передачи с продуктами и тёплые вещи. И во время голодомора, и во время войны, и в послевоенное горькое время. Все эти посылки по 20 килограммов каждые полгода собирала, ограничивая себя во всём, жена, одиноко волоча на себе хозяйство и днём выполняя заказы по вышивке на чудом сохранившейся машинке «Зингер», и в ночи, иногда до рассвета.

В 1948-м стало ясно, что не стало Иосифа. В 1953-м дело направили на пересмотр, прадеда реабилитировали, и выяснилось, что он похоронен в 1938 году. Он заболел туберкулёзом и умер на Колыме. Он так и не получил ни одной посылки. Прабабушку крестили Степанидой, но муж всегда нежно звал её Стешей. Она умерла в 1962 году, так и не научившись читать. «Зачем мне? — говорила она. — Молитвослов я знаю и так, а с любимым переписка мне запрещена».

Иногда кажется, что историю о том, какой чудесной и яркой, справедливой и свободной частью был Советский Союз, рассказывают дети и внуки тех продольных, корпусных оперативников, конвоиров и стражников, которым родители приносили на ужин или к празднику заботливо присыпанные кукурузной мукой кольца сушенной в печи колбасы, куски кумпяков, медовый имбирь кураги, цветную россыпь южной фасоли и маленький, с женскую ладонь, мешочек, украшенный вышитым древним крестом с настоящим сокровищем того времени: белым сахаром. Вряд ли они думали об одинокой женщине с чертами увядшей красоты на уставшем лице, что безмолвным путешествием сквозь суматоху, с тяжелой коробкой на плечах, шаг за шагом, несла свою любовь, нежность и надежду на почту…

Далее политзаключенный продолжил свою речь на русском языке.

Я бы хотел, Высокий суд, чтобы, вынося свой приговор, вы понимали, что приговор выносится не мне одному, но и многим людям, чья вина заключается лишь в том, что они меня любят.

Меня зовут Степан Латыпов. Я родился 11 апреля 1980 года. Во втором роддоме города Кишинёва по улице Московской. Отец специально нашёл красный 412-й «Москвич», чтобы забрать нас с мамой из роддома. Вот такой романтик. В тот день в далёких беларуских Горках праздновал рождение внука Анвар Латыпов — почётный член татарской диаспоры в Беларуси, профессор Горецкой сельскохозяйственной академии, учёный и преподаватель.

Я знал, что дед меня очень сильно любил и с раннего детства ненавязчиво формировал целую систему мировоззрения, вкладывая все силы и весь профессионализм. В восемь лет я называл сорняки на даче на латыни и знал ботанику и физиологию растений, вполне достаточную для первого курса геофака…

Дедушка передавал не знания, а систему подхода к их получению, включая умение видеть, запоминать, пользоваться справочниками, поддерживать связи с профессионалами своего дела и готовностью делиться своими знаниями с ними. Сейчас я осознаю, что не реализовал заложенный потенциал даже на сотую его воли. Я был единственным учеником Анвара Латыпова.

Анализируя прослушку моего телефона, Высокий суд подробно изучал мои сексуальные предпочтения, размер генеративного органа и таинство падения либидо. И продолжал участвовать, закончив фразой: «Ни ума, ни силы». [… ] 75 центнеров с гектара — средняя урожайность пшеницы за 10 лет. В урожайный год она составляла 62 процента, а урожайность 111 центнеров. Это не максимальный, а именно средний показатель. Максимальный — 160 центнеров гектара. Был подтверждён одним из немецких сортов…

Судья Александр Волк попросил говорить по существу.

Немецкий учёный утверждает, что генетический потенциал пшеницы составляет 250 центнеров. Этот учёный — ученик моего деда. Когда-то жил в Минске возле Киевского сквера. Мы могли быть с ним соседями, но он очень любит своих детей и желает для них лучшего будущего. В его концепцию счастливого отцовства не входят сын и дочь, залитые перцовым газом лишь за их гражданскую позицию и выражение собственного мнения. Вне зависимости от того, какими высокими мотивами руководствуются люди с дубинками и баллончиками. Я хочу, чтобы, вынося приговор, Высокий суд в полной мере осознавал, сколько умных людей, создающих игры, в которые играют сотни людей, программное обеспечение автомобилей, новые сорта пшеницы, автомобили и изучающие новые методики для лечения рака — сколько умных и любящих людей ждут этого приговора, чтобы принять решение: оставаться в Беларуси или отдать все свои силы, знания и талант на процветание другой страны.

Меня зовут Степан Латыпов. Я живу в 1** квартире дом №* Сморговского тракта. Для меня это самое лучшее место на Земле. Это моя Родина. Это место моей силы. Это моя осуществившаяся мечта. Мечта о доме, где можно жить, собраться со своими соседями, где можно, как у нас завелось в деревне ещё в далёких 1980-х в Советском Союзе, спокойно зайти на ужин к соседу без предупреждения, только потому что ты хочешь кушать и не успел приготовить. Где все конфликты решаются сообща, мирно, без всякой агрессии. Я был счастлив жить в этом месте. Я был наполнен счастьем, радостью, и меня это бодрило и временами даже приносило какую-то эйфорию. Но счастье длилось недолго.

15 сентября 2020 года люди в масках занесли меня в микроавтобус. Затянули руки за спиной, надели на голову мусорный пакет и повезли … на Парк дружбы народов. По пути дважды пересаживали из автобуса в автобус. Но это был мой район, и я знаю там каждый поворот. Потом они меня избивали, включили радио на всю громкость — и начали меня бить. Никогда в жизни мне не было так страшно. Люди в масках били руками, ногами, дубинками. Все скопом и по одному. Выкручивали руки, ноги за спиной, «ласточкой», избивили кулаками и ладонями по ушам так, чтобы в голове словно взрывалась граната. Били дубинкой по ягодицам, били так, чтобы синяка не оставалось. Но опираться я не мог ещё три недели. Недавно услышал такой термин «межмышечная гематома» — возможно, это была она. Я кричал, задыхаясь в чёрном пакете, а они смеялись. Говорили: «Учим алфавит. Сейчас спрашиваем букву «а» и начнём учить «б». Говорили: «Не кричи, твоя Тихановская не услышит». Но я продолжал кричать. Я кричал и думал: «Очень хорошо, что взяли меня, мало кто из соседей в Беларуси выдержит это».

Когда было особенно больно, я вспоминал слова матери, она учила меня говорить себе: «Я маленький-маленький ёжик, мне совсем не больно». И это в какое-то мгновение помогало мне. Но они [силовики] очень опытные, меня постоянно называли по имени, и у меня не получалось отключаться никак.

Потом был обыск и были допросы в Следственном комитете. Если бы не пробежка с соседями в тот день, я бы согласился со всеми обвинениями людей в масках: в массовых беспорядках, химической атаке и вообще в чём угодно. Ни единого синяка на мне не было, даже пластиковые стяжки не оставили следов, только слух ужаса. И я начал бояться. Дико бояться, что люди в масках могут сделать ещё что-то, что им заблагорассудится. Даже не для дела, а просто для развлечения, и никто их не остановит.

В газете прочитал, что в СИЗО меня 51 день держали в карцере, но это не так. Я 51 день просился в карцер. Каждую утреннюю и вечернюю проверку я спрашивал, за что меня держат в таких условиях, а они отводили глаза и говорили: «Чисто по-человечески сочувствуем, но ничего не можем сделать». Просили держаться. Благодаря их пониманию, за те маленькие поблажки, которые мне облегчили жизнь, я прошу прощения у сотрудников СИЗО, потому что знаю, что у них будут неприятности за то, что я это говорю сейчас, а люди в масках снова прячутся. Я вспоминаю и с сочувствием отношусь к каждому, кто давал показания в ГУБОПе.

Ужас, который мне довелось испытать, оправдывает очень многое. Ведь, когда заканчивается страх за себя, начинается страх за близких. Человек в маске приходил после операции. Мне казалось, что он говорил несколько часов — это были только угрозы и оскорбления. Я знаю, что ничего не сумею с этим поделать и даже не смогу до конца освободиться от страха, но в моих силах хотя бы попытаться не бояться.

Вынося приговор, Высокий суд, я хочу, чтобы Вы имели представление, какими методами собираются доказательства и получаются признания. Меня зовут Степан Латыпов. Первого июня 2021 года в зале суда Советского района я прорезал себе горло шариковой ручкой. Этот факт подтверждён десятками свидетелей. Некоторые из них — мои друзья, родственники, сотрудники МВД, прокуратуры и суда. Об этом сообщили по государственному и негосударственному телеканалам. Существует не менее трёх официальных документов по этому поводу с моей собственноручной подписью. Есть видеозапись, где я всё подробно рассказываю, и даже ОРМ-прослушка в камере, где я сам лично, и с другом, и с хихиканьем, и с громким матом повествуем данное обстоятельство <нрзбрчв>. Вся эта совокупность неопровержимых доказательств позволяет с легкостью отмахнуться от многозначительных <нрзбрчв> советской детской энциклопедии… <нрзбрчв>

Осколком ручки нельзя порезать шею. Им даже лимон отрезать невозможно, это очевидно любому. Но следствию срочно нужна была картина спонтанного эмоционального поступка. Мне очень хотелось спать после наркоза. На третьи бессонные сутки я был согласен на что угодно.

Готовиться к самоубийству я начал сразу после того допроса. На каждый допрос, на каждую встречу с адвокатом я брал маленький кусочек фольги, подбирая форму и размер так, чтобы их не мог обнаружить конвой. Убийца-рецидивист за пакет кофе подробно рассказал о досмотре, а профессиональный вор-карманник научил прятать лезвие. Позже мне посоветовали обмотать металл кусочком пластыря, чтобы он не скользил по пальцам. Пластырь я попросту наклеил на папку с документами и написал на нем ручкой. Потом переклеил на куртку, это никого не смутило. Как никого не смутило и то, что всю первую половину заседания я плёл кляп, который нужен был, чтобы уйти достойно, не визжа от боли. Было больно. Безумно больно и страшно. Целью ставил перерезать хоть одну из сонных артерий. С левой стороны прорезать не удалось, но зато с правой, благодаря уклону налево, удалось разрезать… И почувствовал пальцами тепло. Даже удалось зацепить артерию, но от волнения я потянул дальше, вместо того, чтобы углубляться по трахее…

Потом дёрнул за ногу конвоир, я ударился головой и упал. Было больно, страшно и очень стыдно. Очень стыдно, потому что попытка вышла неудачной. И то, что есть много способов защитить своих близких и соседей, которых я в тот момент не увидел.

Хочется верить, что, вынося приговор, Высокий суд будет руководствоваться логикой, здравым смыслом, житейским опытом, знанием школьной программы. Понимая, что порой следствие не в полной мере стремиться увидеть истину…

Я не знаю, что будет дальше. Я не знаю, какой будет приговор, сколько на самом деле буду сидеть. Как показала практика, всё не в руках судьи и даже не в моих, и не у каждого из нас. Но я хотел сказать одно: какой бы я ни был, я такой, какой я есть, и я всех вас очень люблю. И я не могу по-другому. Я буду вас защищать так, как могу… Я считаю, что это мой долг. И я считаю, что по-другому невозможно.

Ваша честь, я много говорю обо всём и обо всех, но не о себе и о том, что жду для себя. Мне не так важно, что вы скажете, а то, как вы скажете. Я очень стремлюсь увидеть в вас не судью, а человека, гражданина, профессионала своего дела. Это поможет мне как раз-таки не ненавидеть вас и отнестись с пониманием, пониманием как к человеку, который оказался, возможно, в непростой ситуации.

Спасибо, Ваша честь, у меня всё.

12 августа 2021 года.

Суд Советского района, город Минск, Беларусь.

Источник: https://spring96.org/ru/news/104651

Подробнее о деле: https://prisoners.spring96.org/ru/person/scjapan-latypau

Фото: «Вясна».