Последнее слово
«Всё, что я сегодня говорю в судах, — дань памяти той стране, для которой писались законы, по которым меня главным образом и судят».
Ольга Смирнова планировала выступить на судебном заседании 20 марта 2024 года в Санкт-Петербургском городском суде по апелляционной жалобе на приговор в шесть лет лишения свободы за распространение «фейков» (п. «д» ч. 2 ст. 207.3 УК РФ) о российско-украинской войне. К сожалению, Ольге так и не удалось произнести последнее слово в суде, потому что судебная коллегия Санкт-Петербургского городского суда в составе председательствующего Максименко Юлии Юрьевны, судей Васюкова Владимира Владимировича и Сафоновой Юлии Юрьевны демонстративно покинула зал судебного заседания в начале её выступления. Отказ судебной коллегии выслушать последнее слово осуждённой является фундаментальным процессуальным нарушением и признаком вынесения заведомо неправосудного судебного акта.
Ещё до начала судебного разбирательства по моему делу, выступая в судах по мере пресечения, я говорила о парадоксальном совпадении моего интереса в этом деле и государственного. Оно в том, чтобы процесс получился показательным. Он таким и стал, только многое из показанного было даже для меня сюрпризом, если говорить не о самом решении вернуться к уголовному преследованию за невосторженный образ мыслей, а о формальной стороне.
Если в последнем слове в суде первой инстанции я просила судью Петрову Н.В. пощадить здравый смысл, то, прочитав мотивировочную часть приговора, увидела, что погиб в этом деле не только здравый, но и любой смысл. Это дело о чудесах в решете, не имеющих логичных объяснений, и о дерзких инновациях в правоприменительной практике.Начну с новаторского подхода. Что я выяснила на собственном опыте, участвуя в уголовном процессе?
Первое: не только бремя доказывания вины не возлагается на сторону обвинения, но и куда меньшее бремя установления связи между доказательствами и выдвинутым обвинением. То есть, к примеру, найденное во Владивостоке на свалке велосипедное колесо вполне может рассматриваться судом как доказательство по делу о краже яиц в московском супермаркете, если изъятие колеса и осмотр его с участием экспертов проведены без нарушения процедуры.
Второе: «исследованием доказательств» в уголовном процессе называется обычное перечисление таковых целым списком. Название предмета уже содержит в себе полную информацию о нём и его роли в системе доводов обвинения, достаточную для принятия решения по делу. Пункт первый вытекает автоматически из пункта второго. Но плюс ко всему это избавляет от необходимости присутствия исследованных в судебном заседании вещественных доказательств в материалах дела, на складе вещдоков и даже в физическом мире. Строго говоря, вещественность или материальность не является обязательным свойством вещественного доказательства, оно может быть и фантомом, появляющимся или исчезающим по щелчку пальцев, какими оказались в моем уголовном деле три компьютера и мобильник. Сперва они возникли из ниоткуда, и на их сохранении настояло обвинение, а потом в приговоре были объявлены никогда не существовавшими в виде улик, то есть исчезли неведомо куда. Фантомы именно так себя и ведут. И если кто-то полагает, что вещдок — это штука, которую можно увидеть глазами и потрогать руками, то надо с этим заблуждением расставаться, ничто в законодательстве не обязывает удовлетворять ходатайство одной из сторон процесса об осмотре вещественных доказательств, так что мой пример про велосипедное колесо и кражу яиц не преувеличение, к тому же, колесо может вообще укатиться куда-нибудь до начала рассмотрения дела по существу.
Третье: прикатить другое колесо в конце судебного следствия — тоже не проблема, если его сопроводить правильными документами. И суд тоже будет рассматривать его как доказательство, хотя до начала процесса никто его не видел, разобраться, что оно значит, не мог. Так получилось, в моём деле с диском от «Мегафона», где были записаны протоколы соединений.
Четвёртое: с письменными доказательствами в уголовном процессе всё ещё интереснее, чем с вещественными. Их отношение к делу необязательно, смотрите пункт первый. Это может быть хоть телефонный справочник. Потому что он опровергает. Что именно — не вопрос. Телефонный справочник очень даже удобен, поскольку он опровергает что угодно, кроме телефонного справочника. В этом смысле он почти универсален и может использоваться в любом деле, где что-либо надо опровергнуть. Для этого не надо на него ставить гербовую печать, чтобы он мог считаться официальным документом. Как показала практика, возможно и расширенное понимание официальности.Выражение личного мнения госслужащего со ссылкой на неофициальное лицо как на источник информации о событии — это тоже рассматривается в суде как документ, опровергающий всё, что надо, не нуждающийся в проверке. И, конечно же, письменные доказательства достаточно просто зачитать без комментариев относительно их места в системе доказательств. Впрочем, если речь о доказательствах защиты, то зачитывать — излишняя роскошь, хватит и заголовков. Так что, это опция необязательная. Ведь главный смысл всегда выражает заголовок, а умение прочесть название книги или имя автора на обложке может любого превратить в свидетеля создания книги.
Пятое: о свидетелях в уголовном процессе подробнее: они совершенно не обязаны что-либо видеть из числа инкриминируемых деяний или их последствий. Кроме умения читать, о котором я уже упоминала, свидетель должен уметь говорить. Что именно, не важно. Говорить — и всё. Потому что «да» может рассматриваться судом как «нет», а «нет» как «да». Это ведь вопрос оценочных суждений, не более того. Cами по себе «да» и «нет» не обладают конкретными смыслами, которые обязательно учитывать в производстве по уголовному делу, а свободу суда в пределах его полномочий ничто не может ограничивать. Таким образом, свидетелем может быть признан кто угодно практически из числа совершеннолетних и вменяемых.
Шестое: линейность времени тоже может не учитываться при рассмотрении уголовного дела. Прежде я думала, что подобные трансформации возникают лишь при скоростях, близких к скорости света, но оказалось всё куда проще. Так, как следует из формулировок приговора, старший следователь Васильева, возбудившая четвертого мая 2022 года уголовное дело в моем отношении, только пятого мая 2022 года обнаружила признаки преступления, при том не при проведении следственных действий, что было бы логично, а в публикациях на заблокированной с 21 марта 2022 года странице, о чём и составлен соответствующий рапорт. Несоответствие информации в публикациях сообщениям официальных источников она тоже выявляет пятого мая 2022 года, хотя осматривает соответствующие источники 23 мая 2022 года, о чём составляет акт осмотра. При этом никаких следов знакомства с теми публикациями, в которых «признаки преступления» ею оказались обнаруженными, в материалах дела нет. Доказательство вины служит сам по себе рапорт. Но это уже не столько о новаторском подходе, сколько о чудесах в моем уголовном деле.Вот краткий список:
1. На заблокированном по решению Генпрокуратуры Роскомнадзором ресурсе в «Интернете», помимо следователя Васильевой, видят, читают и даже копируют на диск информацию ещё трое. Это свидетели Маслова, Логунов, Лебедев, показаниям которых суд первой инстанции не усматривает оснований не доверять. Видят они это без всяких хитрых обходов блокировок типа VPN. Непонятно, на чём тогда зарабатывают создатели подобных программ и за что платят техническим специалистам, непосредственно этими блокировками занимающимся. Ведь всё, оказывается, видно и доступно через обычный браузер.
2. Возможно, тут просто провайдер, соответствующий, нужен, например,
ликвидированное в 2011 году и чудесным образом объявившееся в 2022 году ЗАО «Авантел». Но это нельзя проверить. «Авантел» доступен лишь Центру «Э».
3. Публикации на странице «ВКонтакте» появляются, а изменения на сервер
соцсети «ВКонтакте» в этот момент не вносятся с указанного следствием
аккаунта. Добавить сюда ещё и фантастические объяснения военных событий из уст Минобороны, о которых я подробно говорила в суде первой инстанции, и будет полный комплект. Откуда, казалось бы, столько сенсационных новостей в одном уголовном деле, при том очень простом по сути? Простом, потому что это дело об открытой и публичной деятельности под своим именем и с открытым лицом. Деятельности многолетней, о чём свидетельствуют приобщенные к материалам дела и признанные доказательствами плакаты 2014 года и флаги организаций, в которых я состояла. В той, почти утраченной стране, где эти флаги неоднократно поднимались, подобная деятельность признавалась легальной.Сегодня это доказательства вины в суде, которым сторона обвинения не смогла дать никаких комментариев, зато их подробно комментировала я, поскольку такой «виной» и такими свидетельствами можно только гордиться. И всё, что я сегодня говорю в судах, — дань памяти той стране, для которой писались законы, по которым меня главным образом и судят. И о чужеродности статьи 207.3 УК системе российского законодательства подробно говорила адвокат Зырянова в прениях в суде первой инстанции, что, как и многое другое, не получило оценки в приговоре, не удостоилось возражений со стороны гособвинителя. Я повторять аргументацию своего адвоката не буду, лишь поделюсь выводом: все перечисленные несуразицы в моём уголовном деле — это, главным образом, результат сопротивления старой законодательной базы попытке использовать её не по назначению, и лишь отчасти казус исполнителя. Эта база создавалась 30 лет назад в целях защиты прав, потому умертвить её и разрушить не получается. Внедрение в стройную систему законодательных актов, которые легко использовать в репрессивных целях, то есть подобных статье 207.3 УК РФ, само по себе не обеспечивает возможности такого использования без того самого «новаторского подхода» к другим правовым нормам, в частности, к УПК, о котором я говорила.
Отчасти неуклюжесть попытки создать систему доказательств вины по
моему делу обусловлена тем, что исторической реконструкцией процесса из
двадцатого века занимались люди, которые в нём не жили, в отличие от меня, и представления о том, что именно они конструируют, имеют весьма смутные. В этой минуте им чудится, вероятно, величие, а я точно знаю, что это ложь, кровь и грязь, привычки, к которым возникает не вдруг. Пока её нет, «креативят» как умеют, и выглядит это суетливо и совершенно не солидно. Исторический аналог, который в таких процессах пытаются скопировать, — это, насколько я поняла, уголовные дела по статье 190.1 УК РСФСР и аналогичным в 60-80 годы прошлого века. Но не учитывается то обстоятельство, что система законов того времени в СССР содержала в себе куда меньше внутренних противоречий. В советской конституции была закреплена и марксистско-ленинская доктрина, и монопольное право КПСС на её трактовки. И в этом была однозначность, которой нет сейчас, при попытке изгнания из России основных гражданских свобод с использованием законодательства, созданного для правового государства.В итоге получается скорее смешно, чем страшно, несмотря на неизбежность расплаты тюремными сроками за осуществление на практике своих конституционных прав. А доказывает своим несуразным видом мой судебный процесс старую истину: невозможно, презирая собственные международные обязательства, не разрушать основу государственности внутри страны. Нельзя вести войну, не имеющую ни моральных, ни формально юридических оправданий, и сохранять хотя бы видимость законности при адаптации к ней России. При этом скорость изменений законодательной базы ниже скорости появления всякого рода «лайфхаков» в конкретных уголовных делах, но в конечном счёте эти находки в неё перекочуют, о чём я уже говорила, иронизируя по поводу сложения скоростей айсберга и «Титаника». И на дно в итоге пойдёт не айсберг, поскольку при полной произвольности принятия судебных решений вся сложная судебная система современности станет не нужна. И специалисты
квалифицированные тоже.
Методы установления вины по наитию и на «шармачка», другие упрощения, которых в моём уголовном деле множество, позволят заменить специалистов неквалифицированными кадрами, опираясь лишь на критерий лояльности. И мне бы, конечно, хотелось, чтобы суд своим решением не поощрял эти упрощения, наращивая скорость сближения с айсбергом.
То, что я увидела за время участия в процессе по моему уголовному делу, больше напомнило мне даже не тот период советской истории, который я сама застала, а события столетней давности из рассказов прабабушки. Во времена продразвёрстки на семь благополучных хуторов, возникших после столыпинской реформы в Псковской области, нашёлся лишь один оболтус Ванька, как на горе — зять моей прабабушки, который побежал записываться в «бедноту». «А там ему выдали кожан и наган, чтобы контру стрелять», — рассказывала она. — «А кто контра, он сам должен был решать, как его революционная совесть подскажет». Конечно, для Ваньки дело кончилось плохо, но только в 1940 году, когда его, достигшего в своей карьере поста «красного директора» завода «Электросила», арестовали по обвинению во вредительстве и отправили в лагеря. Но обитатели тех самых семи хуторов сгинули навеки куда раньше, во время коллективизации, а хутора те к концу карьеры «красного директора» давно заросли травой на веки вечные.
Смирновых эта участь миновала благодаря привычке моего прадеда каждое утро читать с карандашом в руках пять периодических изданий, на которые он был подписан. В 1927 году успешное фермерское хозяйство было продано по его настоянию, поскольку анализ прессы сделал очевидным конец рыночных заигрываний новой власти с производителем. Это я к тому, что длящуюся ни один год национальную катастрофу можно и не заметить, сосредоточившись на частной жизни. Но в ней нельзя уцелеть.На заседаниях суда первой инстанции я достаточно сказала и о неправедности войны против Украины, и о моральном разложении российского общества, её породившем и ею взрощенном. Добавить мне к этому нечего и я не буду повторяться. Я хочу сейчас обратиться не только к суду, участникам процесса и слушателям, но и к условным обитателям тех самых семи хуторов в современной России, которых могут и не волновать события, непосредственно их не касающиеся, но рациональные доводы им понятны будут. Возможно, они продолжают и сейчас верить в необратимость прогресса, неизбежность конца истории по Фукуяме, невидимую руку рынка, которая всё сама поставит с головы на ноги, и тому подобные мифы нового века. Если так, то это — опасное заблуждение, подобное тому, которое было 100 лет назад у крепких хозяев, решивших, что советская власть уже перебесилась, раз ввела налог и зависит от
налогоплательщиков. Политические режимы, одержимые стремлением к
преобразованию всего мира, сообразно своим социальным теориям,
осуществляющие свои геополитические проекты, не останавливаются, пока
полностью не исчерпают национальные ресурсы. И как только они
сталкиваются с непредвиденными трудностями на пути к своим целям, этот
ресурc начинает попросту изыматься безвозмездно. И если на авансцене
истории уже появился «Ванька с наганом», которому велено выявлять и
отстреливать «контру» по своему разумению, то это изъятие может
возобновиться в любой момент, а деловые договорённости с проводниками
сверхценных идей глобального и бредового свойства гроша ломанного не
стоят. И своих «Ванек» они уберут, когда возьмут то, что им надо, не раньше.
Возьмут, потому что хотят и могут. Других причин не требуется. И даже одобрения большинства не требуется. Одного на семь хуторов достаточно, если он вооружён и не ограничен в своих действиях законом и моралью.
А необратимость прогресса может быть обеспечена лишь в той мере, в которой налогоплательщики готовы контролировать каждую копейку налогов, насколько готовы поддерживать в целости и сохранности механизмы этого контроля, насколько готовы анализировать действия управленцев и внутри, и вовне страны, сопоставляя со своими представлениями о правильном, сознавая свою ответственность за то, что на их деньги делается. Идея просто откупиться приводит к потере контроля над государством, что уже произошло. И автоматически он не вернётся даже в той мере, в какой был установлен в начале 90-х, когда рыночной «невидимой руке» не мешали наполнять опустевший после предыдущего социального эксперимента, затянувшегося на семь десятилетий, государственный бюджет, спасая заодно уцелевших экспериментаторов из КПСС от голодного бунта при цене нефти семь долларов за баррель.Я не дерзну давать советы, как этот контроль вернуть. Во-первых, я этого не знаю. Во-вторых, считаю тех, к кому обращаюсь, более компетентными в таких вопросах. Я лишь прошу обратить внимание на то, как сегодня воспринимает российское государство обитателей подконтрольных ему территорий. Это хорошо видно на примере моего уголовного дела. Речь уже не идёт о гражданских правах или правах человека, хотя в процессе было об этом сказано много и правильно стороной защиты. Но, исходя из критериев, которые использовались обвинением для установления вины, мне отводилась роль всего лишь периферийного устройства, типа динамика или принтера, подключённого к «центральному серверу» и не имеющего собственных датчиков для получения информации об окружающей среде, не способного к её анализу. Такое устройство может лишь транслировать в преобразованном виде информацию, получаемую от сервера, и передавать ему сообщения о своём техническом состоянии. Вот это и есть тот самый образец поведения, которому я не соответствую. И в этом несоответствии меня не слишком сложно было «уличить», как выразился прокурор ещё до начала рассмотрения дела по существу.
Давным-давно в средней школе на уроке биологии нам показывали учебный
фильм, призванный проиллюстрировать ключевое отличие животного от
растения. В нём к одноклеточному организму под названием амёба приближалась игла лаборанта, а после контакта с иглой живой организм
реагировал, сокращался, менял форму. Так вот, с возвращения себе прав амёбы на самостоятельное получение информации из окружающей среды и самостоятельную реакцию на эту информацию и стоит, на мой взгляд, начать. Если государство вынуждено будет их признать, то, возможно, однажды снова станет актуален вопрос о правах такого сложного существа как человек.А уважаемый суд я прошу не поощрять произвольность решений, допущенную судом первой инстанции, хотя бы ради сохранения лица российской судебной системы, и приговор по моему делу отменить, производство по нему прекратить. Формальных оснований, не касающихся ни политических, ни идеологических мотивов возбуждения этого уголовного дела, для такого решения, на мой взгляд, достаточно. Оно могло бы замедлить проникновение проявившихся в судебном процессе по моему делу «креативных подходов» к статье 207.3 УК РФ в массовое сознание, уже отреагировавшее на расплывчатость формулировки этой статьи сотнями тысяч доносов по ней. Слишком уж простым кажется «обнаружение признаков преступления» в чужих словах после появления её и ей подобных инноваций в Уголовном Кодексе.
И, будучи подтверждённой судебной практикой, эта очевидная простота легко создаёт атмосферу страха не только перед представителями власти, а каждого перед каждым. Отмена приговора по моему делу и признание меня невиновной не только по основаниям, заявленным в апелляционных жалобах защиты, но и по любым другим, могла бы приостановить также дальнейшее внедрение подобного «креатива» в законодательную базу и нарушение её целостности.
Но полностью соответствовать и букве, и духу российского законодательства в его первоначальном, не искажённом разными «инновациями» виде, на мой взгляд, может лишь то решение, о котором мы просим в текстах апелляционных жалоб, а именно отмена приговора Кировского райсуда от 20 августа 2023 года и оправдание в связи с отсутствием состава преступления в моих действиях. Я не совершала никаких преступлений перед страной, существовавшей здесь до начала реализации нацпроекта по отмене объективной реальности.20 марта 2024 года.
Санкт-Петербургский городской суд, город Санкт-Петербург.
Источник: https://t.me/freeolga/4723
Подробнее о деле: https://memopzk.org/figurant/smirnova-olga-borisovna/ и https://stoicsforpeace.org/olga-smirnova/
Фото: Антон Жезмер.
