Последнее слово
«Ваш приговор серьёзно портит репутацию России».
Возвращаясь к началу речи, сказанной в прениях, хочу напомнить, что преступления Гитлера были осуждены на Нюрнбергском процессе. Тем не менее, никто из прокуроров, судей и НКВД не понёс наказания за миллион погубленных людей. Хочу сказать, что ситуация в России приближается к тем же ситуациям, которые есть и у наших соседей, в том числе по членам СНГ, по членам ОДКБ: Армения, Киргизия, Беларусь. Население и бизнес в особенности устали от беспредела правоохранительных органов.
И главный вред при привлечении инвестиций в России — это отсутствие правоохранительной системы, независимого суда, института прокуратуры как такового, объективности расследований. Поэтому, к сожалению, Россию ждёт тяжёлое будущее, и каждому из вас придётся отвечать за содеянное. Несмотря на то что после сталинских ГУЛАГов никто не ответил, уверен, что будут отвечать, в том числе за сегодняшнее преступление, которое совершается в отношении меня.
Сегодня я постараюсь объяснить причины нахождения на скамье подсудимых и почему я стал сакральной жертвой, в назидание всем главам муниципалитетов, возомнившим о своей независимости под государственной властью согласно Конституции РФ, а также жителям района, которые, несмотря на конфликты с губернатором и федеральными органами власти, поддерживали меня на выборах.
Я родился 26 октября 64-го года в городе Серпухов в семье инженеров, работающих на военном заводе РАТЕП. В советские годы зарплаты инженеров были нищенские — около 100 рублей в месяц, иногда даже ниже. Вещи я донашивал за старшим братом; когда рукава становились коротки, мама нашивала мне манжеты. Мяса на нашем столе практически не бывало, основной рацион — картошка со своего огорода. Именно поэтому после восьмого класса я пошел учиться в ГПТУ № 28 города Серпухова по специальности «Наладчик ткацких станков шестого разряда, помощник мастера» — у них зарплата была в три раза выше, чем у родителей-инженеров.
Закончив ПТУ и проработав на ХБК «Красный текстильщик» по специальности, я получил направление в Костромской технологический институт на отделение ткачества. После первого курса меня забрали на службу в армию, и в первый месяц на карантине я заболел ангиной. Однако меня не положили в лазарет, а заставили работать. В нынешних условиях доктор, несмотря на наличие повышенного давления и температуры, также заставил бы работать в наряде по столовой с температурой 38°. На следующий день, при принятии присяги в Доме офицеров в Санкт-Петербурге, где я служил, я упал лицом вниз, разбив полностью лицо. На фоне переноса ангины на ногах у меня возникло осложнение — ревматизм. Суставы опухли, и меня положили в госпиталь, а после выписки отправили служить в Заполярье, на Кольский полуостров, несмотря на диагноз.
Разумеется, на Севере у меня случилась повторная атака ревматизма, в результате которой у меня развилась блокада митрального клапана с формированием порока сердца. Так я получил первый «щелчок по носу» от государства. Меня комиссовали из рядов Советской армии, и я восстановился в институте на втором курсе.
Кстати говоря, что касается отправления на Север. Вчера я печатал обращение к жителям, что умерла Анна Коровушкина, которая лежала в «Матросской тишине», и такие, как он [врач], не оказывали ей лечения, и она умерла в 28 лет!
Перед началом учёбы в институте на втором курсе я отправился в Костромской студенческий стройотряд [неразборчиво] со своим факультетом с целью заработать приличную сумму. [неразборчиво] Кайбицкого района — это один из самых отдалённых районов. После завершения деятельности стройотряда часть студентов осталась на «шабашку» — так назывался подряд в советское время, где меня, командира, избрали руководителем.
Следующие годы я уже не ездил в стройотряды, а ещё с зимы объезжал объекты и заключал договора подряда на работу в отдалённых районах Костромской области. В мою бригаду был большой конкурс, и мы отбирали самых крепких парней из института, большинство из которых уроженцы Кавказа, мастера спорта, практически все, кто у меня работал. В среднем мы выполняли по 30-40 норм и зарабатывали более 1 000 ₽ в месяц. А иногда за 10 дней нам удавалось заработать 1000 ₽, что превышало зарплату родителей в 10-20 раз.
Комитет комсомола института заметил мою эффективную трудовую деятельность и организаторские способности и предложил летнюю работу главным инженером зонального штаба строительных отрядов Костромской области при обкоме ВЛКСМ. Главным стимулом для меня была возможность поездок, например, в Кострому. На тот момент я уже объездил Польшу, Румынию, Венгрию и другие страны. После летних работ я приобретал путёвки по линии ВЛКСМ и агентства «Спутник» и брал с собой электроприборы, фотоаппараты и другие вещи, которые продавал обратно в СССР, удваивая и утраивая заработанные на «шабашках» деньги. Продавал их в комиссионных магазинах, где их совершенно свободно реализовывали.
После этой работы меня наградили поездкой в Индию. Также я побывал в ОАЭ и Шри-Ланке, что в советские времена приравнивалось к полету в космос. Я ездил и в другие социалистические страны. Помимо летних работ я также зарабатывал во время каникул [неразборчиво] на разгрузках вагонов с председателем комитета комсомола Александром Уткиным. Мы работали на подряде имени Павловки, где зарабатывали за день месячную зарплату инженера.
В Костроме я также занимался поставками видеокассет для кооперативов, сотрудничал со многими кооперативами, снабжая их дефицитными стройматериалами или импортными сигаретами, которые коробками приобретал в магазинах леспромхозов во время летних работ. Помимо предпринимательской деятельности, я вёл активную общественную жизнь: был участником ансамбля «Гаудеамус», где играл на акустической гитаре, и стал лауреатом различных конкурсов. Был капитаном команды КВН в институте, вступил в КПСС, играл за сборную факультета в волейбол и баскетбол.
После окончания института я вернулся на ХБК «Красный текстильщик», который оплачивал мне стипендию и по условиям должен был предоставить жилье. Однако начальник отдела кадров отказал, аргументируя это тем, что кожаный плащ стоимостью 1 000 ₽, который был на мне, стоит как однокомнатная квартира, а французский костюм и итальянские ботинки могли бы составить цену еще одной квартиры. Я предложил ХБК «Красный текстильщик» выплатить мне стипендию, как это делали в Казанском текстильном комбинате, где работал мой товарищ Андрей Голубев. Там мне предлагали и трехкомнатную квартиру, и должность директора одной из фабрик, зная мои организаторские способности. В Серпухове мне так и не предоставили жилье, и я был вынужден уволиться — это был второй раз, когда государство «щелкнуло меня по носу».
С 1990 года меня уже ничто не отвлекало от занятия бизнесом. Я немного поработал директором в малом предприятии [неразборчиво], тогда так назывались первые коммерческие предприятия, позже появились ООО и ОАО. Попутно я ездил в Беларусь, покупая у поляков ширпотрёб, фасовал индийский чай и продавал его в Казахстан и Киргизию. Эстонцы поставляли мне сливочное масло. В то время, в 1990-91 годах, я снабжал кооперативы тканями ХБК «Красный текстильщик», где ранее работал.
Прочитав в «Коммерсанте» о спросе на цветные металлы в странах Восточной Европы, я начал собирать медь, никель и кобальт, расплачиваясь фактически за погрузочные работы. Только на полигоне «Лесная», вокруг которого сейчас идёт спор, из-за которого меня посадили, мы за первый день собрали более 10 тонн меди и никеля. Одним из первых в России я начал заниматься нержавеющими и высоконикелевыми сплавами, вывозя их десятками тонн в Германию, где было лучшее литейное производство. В России таких возможностей не было, поэтому сплавы никто не покупал, так как не могли разделить на чистые компоненты. Я получал поставки сложных сплавов из многих городов России, включая Саратов, Волгоград, Мичуринск и Воронеж. Удачно вложил на начальном этапе в МММ, заранее зная, что это финансовая пирамида. Читал аналитические материалы и знал, что вкладывать можно только [неразборчиво] Однако в Подольске, в области [неразборчиво], я всё-таки потерял небольшие деньги, небольшой вклад. Конечно, он в сотни раз меньше был, чем в МММ. Вот Кирик рассказывал о том, как коробками там кто-то что-то возил. И я не знаю, куда шли эти деньги. Якобы там Кривозубцев [участвовал]. Я точно привозил из МММ эти деньги коробками и ни копейки не потерял, в отличие от властелина. Как только образовалась налоговая инспекция, я почти сразу зарегистрировался предпринимателем, а затем учредителем разных фирм. В начале 90-х я строю себе большой дом, 370 квадратов, и второй дом территорией около 100 квадратов. И первым делом бетонировал сейф, чтобы сохранить мой первый заработанный 1 000 000 $. Проходящие мимо люди махали кулаками, возмущались размерами коттеджа и угрожали отобрать под детский сад. Что сейчас и сделано, правда не под детский сад. Разумеется, я не избежал лихие 90-е: были наезды со стороны ОПГ всех мастей. На меня было много покушений. Взрывали гранаты, стреляли из пистолетов, умышленно сбивали 500-м мерседесом: у меня два огнестрельных ранения в голову, контузия от взрыва гранаты Ф-1. В больнице [неразборчиво] мне удалили инородное тело из головы. Также я перенёс тяжелейшую черепно-мозговую травму субарахноидальным кровоизлиянием. Мой нос был сломан более пяти раз, в том числе был дважды открытый перелом. В результате травм головы у меня сформировалась цереброваскулярная болезнь. Все вышеперечисленные вооружённые нападения на меня были совершены преступными группировками Подольска. Всех этих людей, которые совершали нападения, мы нашли: большинство из них были арестованы и, по моему заявлению, большая часть погибла. На сегодняшний день практически никого не осталось из тех главарей и центральных лиц. Две группировки: группировка [неразборчиво] и группировка вторая, малоизвестная.
Позже я стал президентом Серпуховского союза промышленников и предпринимателей — это общественная организация, зарегистрированная в Минюсте, где был и ряд других учредителей. Я убеждал бизнесменов не платить братве и правоохранительным органам за крышу, а вкладывать в собственную безопасность, адвокатов, СМИ и участвовать в выборах органов власти. Сам был избран депутатом Серпуховского района и открыл юридическую консультацию №67 в поселке Большевик, где жители получали бесплатные консультации. Создали радиостанцию «ОКА-ФМ» и транслировали милицейскую волну для защиты бизнеса. Всё это происходило до того, как я стал главой.
В 90-е и начале 2000-х мой многопрофильный бизнес процветал. Мы торговали ценными бумагами, в частности акциями «Газпром», «Башкирэнерго» и другими голубыми фишками, на которых заработали около 2 млн долларов. Также я занимался экспортом изделий из Франции, а из Польши поставляли сахар, газированную воду, кукурузные палочки. В Серпухов я поставлял фрукты и овощи оптом. Было агентство недвижимости, где уже работал Криводубский, который вскоре стал равноправным партнером.
Мы занимались крупными поставками цветных металлов со всей страны, включая военные комплексы, изделия с драгоценными металлами. Я также руководил ООО «Завод художественного литья», которое занималось переработкой алюминия. Кирпичи я поставлял из Беларуси, и у нас была высокая наценка из-за разницы курсов. Из Беларуси также поставляли керамическую плитку, дубовый паркет и другие товары. Приобрел несколько объектов, в том числе магазин «Браво» в поселке Большевик.
В 2003 году, когда я избрался на пост главы Серпуховского района, я стал крупнейшим предпринимателем в районе.
Комитет комсомола института заметил мою эффективную трудовую деятельность и организаторские способности и предложил летнюю работу главным инженером зонального штаба строительных отрядов Костромской области при обкоме ВЛКСМ. Главным стимулом для меня была возможность поездок, например, в Кострому. На тот момент я уже объездил Польшу, Румынию, Венгрию и другие страны. После летних работ я приобретал путевки по линии ВЛКСМ и агентства «Спутник» и брал с собой электроприборы, фотоаппараты и другие вещи, которые продавал обратно в СССР, удваивая и утраивая заработанные на шабашках деньги. Продавал их в комиссионных магазинах, где их совершенно свободно реализовывали.
После этой работы меня наградили поездкой в Индию. Также я побывал в ОАЭ и Шри-Ланке, что в советские времена приравнивалось к полету в космос. Я ездил и в другие социалистические страны. Помимо летних работ, я также зарабатывал во время каникул [неразборчиво] на разгрузках вагонов с председателем комитета комсомола Александром Уткиным. Мы работали на подряде имени «Павловки», где зарабатывали за день месячную зарплату инженера.
В Костроме я также занимался поставками видеокассет для кооперативов, сотрудничал со многими кооперативами, снабжая их дефицитными стройматериалами или импортными сигаретами, которые коробками приобретал в магазинах леспромхозов во время летних работ. Помимо предпринимательской деятельности, я вел активную общественную жизнь: был участником ансамбля «Гаудеамус», где играл на акустической гитаре, и стал лауреатом различных конкурсов. Был капитаном команды КВН в институте, вступил в КПСС, играл за сборную факультета в волейбол и баскетбол.
После окончания института я вернулся на ХБК «Красный текстильщик», который оплачивал мне стипендию и по условиям должен был предоставить жилье. Однако начальник отдела кадров отказал, аргументируя это тем, что кожаный плащ стоимостью 1 000 ₽, который был на мне, стоит как однокомнатная квартира, а французский костюм и итальянские ботинки могли бы составить цену еще одной квартиры. Я предложил ХБК «Красный текстильщик» выплатить мне стипендию, как это делали в Казанском текстильном комбинате, где работал мой товарищ Андрей Голубев. Там мне предлагали и трехкомнатную квартиру, и должность директора одной из фабрик, зная мои организаторские способности. В Серпухове мне так и не предоставили жилье, и я был вынужден уволиться — это был второй раз, когда государство «щелкнуло меня по носу».
С 1990 года меня уже ничто не отвлекало от занятия бизнесом. Я немного поработал директором в малом предприятии [неразборчиво], тогда так назывались первые коммерческие предприятия, позже появились ООО и ОАО. Попутно я ездил в Белоруссию, покупая у поляков ширпотреб, фасовал индийский чай и продавал его в Казахстан и Киргизию. Эстонцы поставляли мне сливочное масло. В то время, в 1990-91 годах, я снабжал кооперативы тканями ХБК «Красный текстильщик», где ранее работал.
Прочитав в «Коммерсанте» о спросе на цветные металлы в странах Восточной Европы, я начал собирать медь, никель и кобальт, расплачиваясь фактически за погрузочные работы. Только на полигоне «Лесная», вокруг которого сейчас идет спор, из-за которого меня посадили, мы за первый день собрали более 10 тонн меди и никеля. Одним из первых в России я начал заниматься нержавеющими и высоконикелевыми сплавами, вывозя их десятками тонн в Германию, где было лучшее литейное производство. В России таких возможностей не было, поэтому сплавы никто не покупал, так как не могли разделить на чистые компоненты. Я получал поставки сложных сплавов из многих городов России, включая Саратов, Волгоград, Мичуринск и Воронеж.
Позже я стал президентом Серпуховского союза промышленников и предпринимателей — это общественная организация, зарегистрированная в Минюсте, где был и ряд других учредителей. Я убеждал бизнесменов не платить братве и правоохранительным органам за крышу, а вкладывать в собственную безопасность, адвокатов, СМИ и участвовать в выборах органов власти. Сам был избран депутатом Серпуховского района и открыл юридическую консультацию №67 в поселке Большевик, где жители получали бесплатные консультации. Создали радиостанцию «ОКА-ФМ» и транслировали милицейскую волну для защиты бизнеса. Всё это происходило до того, как я стал главой.
В 90-е и начале 2000-х мой многопрофильный бизнес процветал. Мы торговали ценными бумагами, в частности акциями «Газпром», «Башкирэнерго» и другими голубыми фишками, на которых заработали около 2 млн долларов. Также я занимался экспортом изделий из Франции, а из Польши поставляли сахар, газированную воду, кукурузные палочки. В Серпухов я поставлял фрукты и овощи оптом. Было агентство недвижимости, где уже работал Криводубский, который вскоре стал равноправным партнером.
Мы занимались крупными поставками цветных металлов со всей страны, включая военные комплексы, изделия с драгоценными металлами. Я также руководил ООО «Завод художественного литья», которое занималось переработкой алюминия. Кирпичи я поставлял из Беларуси, и у нас была высокая наценка из-за разницы курсов. Из Беларуси также поставляли керамическую плитку, дубовый паркет и другие товары. Приобрел несколько объектов, в том числе магазин «Браво» в поселке Большевик.
В 2003 году, когда я избрался на пост главы Серпуховского района, я стал крупнейшим предпринимателем в районе.
Я не беру, конечно, не сравниваю себя с компанией «Роллтон». Мне сегодня сказали, что я учредитель, кто-то там цитировал Гришину, что эта компания аффилированная, эта компания… вложила 300 миллионов долларов, там соучредители — японцы с вьетнамцами. Естественно, я никаким боком не соучредитель и не аффилирован. Я не сравниваюсь с ними, но, во всяком случае, с предпринимателями — никто не мог со мной сравниться по оборотам, по деньгам и так далее.
Начинаю предвыборную подготовку к выборам в Госдуму, планирую избираться от компании «Лукойл». Но в последний момент компания «Лукойл», увидев, что у них проблемы из-за политической активности, рекомендует мне идти на должность главы Серпуховского района, так как в один день происходят выборы. Я поддерживаю кандидата в депутаты Владимира Смоленского, мы делаем общий штаб, который от кандидатов Геннадия Недосеки, главы Чеховского района, на тот момент очень влиятельного. И мы вместе ведем избирательную кампанию в Серпуховском районе.
Там очень большая конкуренция. Губернатор поддерживает полковника ФСБ или КГБ, как он тогда назывался, не помню. Потом участвует действующий глава района, участвует руководитель общественной приемной, представитель президента по ЦФО Кукушкин. Отец вот этого Кукушкина, сына прокурора, и многие другие очень уважаемые люди, военкомы. То есть это настоящая конкуренция, когда в начале 90-х были выборы.
Выигрываю с большим отрывом, что очень не нравится губернатору Громову, потому что, несмотря на приезд к вице-губернатору Митиной, у меня так и не получилось заехать к Громову, согласоваться по ряду причин. Хотя вице-губернатор правительства Московской области Митина давала мне зелёный свет. Но начинается такая травля, вводится так называемый территориально-исполнительный орган государственной власти, который ведет функцию такого надсмотрщика, как внешнее наблюдение.
Я лишаюсь всех полномочий: у меня нет пропуска в правительство Московской области, я не могу выделять землю, я не могу кредитоваться, всякие другие полномочия у меня забраны. И попутно на меня оказывается давление правоохранительными органами, пытаются составить, возбудить уголовные дела, задержать и всякое такое. Но так как тогда еще не так просто было, как сегодня, арестовывать, задерживать по любому поводу, придумывать, фантазировать, то это не происходит.
Год я нахожусь в опале, я не могу попасть в правительство Московской области, я не могу ничего делать. Губернатор, как я говорил, приводит большую комиссию в Серпуховский район. И эта комиссия делает выводы о том, что ситуация весьма плачевная во всех сферах жизни муниципалитета. Докладывает о почти 100% износе объектов ЖКХ, ветхом жилом фонде. У нас практически не было новых домов, вообще никакого строительства не велось за последние 20-30 лет. И все дома, все школы старые, все детские сады и так далее.
Отсутствие инвестиций, то есть у нас не было, фактически, ни промышленности, ничего. Серпухово было таким крупным промышленным центром, а мы были таким слабым, говённым сельским районом. При невыясненных обстоятельствах во время этой опалы и травли в Московском метро погибает мой отец. У него при себе имелся паспорт, в котором лежали визитки моего брата — директора гортеатра, депутата города Серпухова, и моя как главы района с указанием моего сотового телефона и брата Игоря.
Однако сотрудники полиции, сдавшие тело в морг, не оповещают нас о нарушении закона. Мы с трудом находим отца в одном из моргов Москвы как неопознанный труп. Он поехал жаловаться на мою травлю в газетах. В его вещах, которые мы забрали из морга, были вот такие стопки газет, с очернением меня, как будто я еще ничего не успел сделать и вот только-только избрался. Мой отец поехал жаловаться. Он был убежденный коммунист, я бы сказал, фанатично преданный своему делу и своим товарищам по коммунистической партии. Причем он был крайне левый, скажем… Я забыл их лидеров, [неразборчиво] какие-то там еще фамилии. Вот… Но Зюганов у него уже был чуть ли не капиталист.
За трое суток тело, хранившееся не в холодильнике, разложилось. И поставить диагноз, кроме как «сердечная недостаточность», врачи не смогли. Я получаю третий щелчок по носу от государства. А в чем моя вина? В том, что я баллотировался без согласования? В чем вина моего отца?
Приближается проведение чемпионата мира по планерному спорту. Администрация города Серпухова, которой было поручено, не готовит аэродром Дракино к чемпионату, потому что я был в опале. Борис Всеволодович Громов видит ситуацию безвыходной и поручает мне. Ему говорят, что Шестун такой нехороший, но очень талантливый и очень активный. И он мне поручает за полгода построить инфраструктуру и здания, необходимые для соревнований.
Собирает первое совещание, где участвуют все зампреды правительства, все вице-губернаторы и профильные министры, такие как министр строительства, министр спорта и так далее. Дракино, в котором полная разруха и помойка — это старый пионерский лагерь, где сейчас построен спа-комплекс. Он, кстати говоря, недавно опять получил приз, несмотря на то, что он в процессе конфискации, он получал множество призов. Не буду повторяться о них.
И на том месте была помойка в чистом виде. Старое, разрушенное здание. Так вот, за полгода мы строим инфраструктуру и здания, необходимые для соревнований. За полгода мы провели газ, воду, построили канализацию, построили новую дорогу, командно-диспетчерский пункт, который очень сложный и очень большого размера, около тысячи квадратов, со сложными кубическими формами для построения.
Строит нам компания «Стройком». Александр Яковлев — директор этой компании. У них УСП [неразборчиво]. Вернее, УСП было, но оно не участвовало [неразборчиво], занимались где-то в другом месте. Построены: ресторан, гостиница, забор, электроподстанция, проведено комплексное благоустройство. Отремонтированы авиаангары, домики лётчиков и все недвижимые объекты.
Еще раз говорю, что это за федеральные деньги было сделано. Ну, вернее, областные деньги были сделаны федеральными, областные объекты, а все инвестиции были привлечены со стороны Самсонова, [неразборчиво] и других предпринимателей, которые потом частично отошли, частично остались в парке Дракино. И, естественно, я уже говорил, еще раз и повторю, что упал на колени и просил их вложить, потому что на кону стояла моя жизнь.
И благоустройство к чемпионату за такой короткий срок для меня было как проверка Громовым: взять в команду или уничтожить. Дальше он уничтожил других глав районов. Многие из них не пережили этот территориально-исполнительный орган государственной власти. Кто-то погиб, кто-то сел в тюрьму, кто-то сам ушёл. Выжило очень мало людей: сохранили свои места и выжили буквально в физическом смысле.
После блестящего проведения чемпионата мира губернатор снимает опалу и восстанавливает мне все полномочия. Во время проведения чемпионата мира он поднимает за меня тост, все министры слышат и говорят: «Я пью за Александра Вячеславовича». Мало того, Громов собирает весь актив района и публично извиняется передо мной. Все его товарищи по афганским действиям, по Афганской войне, которые знают весь его путь и как замминистра обороны, и как замминистра МВД, на разных должностях он был — и командующим войсками в Афганистане. Говорят, что мы ни разу не слышали из его слов извинений. Ни разу.
Далее, на базе аэродрома Дракино, который всем понравился, мы проводим чемпионат мира по вертолетному спорту. Это уже было при Шойгу. Хочу сказать, что приезжали все страны мира — это ФАИ, Федерация авиационного спорта, она находится в Швейцарии. Все участники приезжают и поражены качеством инфраструктуры. Говорят, что нет такого ни у одного спортивного аэродрома в мире: отели, рестораны, спа-комплексы, бани и прочее.
Получив пропуск правительства Московской области, мы начали активно работать: строятся и ремонтируются социальные объекты, инфраструктура ЖКХ, дороги, мосты. Было построено несколько мостов, включая очень сложные и большие, с нуля. В отдельные годы мы тратили на дороги до полмиллиарда рублей. Для сравнения, в некоторых небольших областях, типа Костромской, такой бюджет бывает на весь год, а у нас это только на район.
Были годы, когда мы тратили по 500 миллионов рублей, включая федеральные, областные и местные деньги. Муниципалитеты на конкурсах не участвовали — в основном работу выполняли Мосавтодор или их субподрядчики, то есть государственные учреждения при правительстве Московской области, иногда федеральные при соответствующих министерствах.
Почему столько денег вкладывали в нас? Потому что мы старались всем помочь. Когда приезжали подрядчики, мы сразу выделяли все нужные ресурсы, помогали с проектированием, с поиском дешевого песка, обеспечивали, чтобы к строителям не приставали ни бандиты, ни местная полиция. Занимались их безопасностью, помогали найти недорогие продукты и жилье. Мы делали всё возможное, чтобы им было комфортно работать на благо жителей Серпуховского района.
Привлечение частных инвестиций в промышленность шло гигантскими шагами. Всего было построено более тридцати новых производств, некоторые из которых стали мировыми лидерами в своей области. Перечислять всё не буду, но, если понадобится, могу назвать. В том числе был построен завод «Герофарм» — первое в России предприятие по производству инсулина из субстанции, а не просто по разливу импортного инсулина, то есть инсулин соответствовал европейским и американским стандартам.
Кроме того, мы построили лифтостроительный завод — впервые в России, с собственным брендом. Огромный лифтостроительный завод, расположенный рядом с предприятием «Роллтон». «Роллтон» построил себе новый корпус, вложил еще больше средств. Я убедил их вложиться в Индию и Китай, чтобы создать новое производство, и они построили его с нуля. Я приезжал туда, проверял, смотрел. Мне всегда было интересно, как идет работа на предприятиях, я узнавал рентабельность, обороты и потом включал эти данные в свои отчеты: сколько уплачено налога на прибыль, какой валовый продукт, какой оборот, какая заполняемость отелей и так далее.
Как бывший предприниматель и кандидат экономических наук, я всегда вникал в работу предприятий, мне было крайне интересно. Эти значительные успехи, к сожалению, привлекли внимание подмосковной прокурорской группировки, в составе которой были Игнатенко, Урумов, Базылян и другие. Их главарём считался Артём Чайка, сын генерального прокурора. Они начали вымогать у меня 2 миллиона долларов и требовали поставить своего человека на должность в МУП «Серпуховские недра», которое управляло песчаными карьерами и занималось курированием частных карьеров в районе.
Курирование было законным — сбор информации, контроль, всякое такое. Если я не соглашусь, они угрожали возбудить против меня уголовное дело по поводу банкротства МУПа ЖКХ. На тот момент мы пытались собрать приблизительно 50-100 миллионов рублей долгов — каждый год в этой сфере было убыточное хозяйство. Нам выделяли большие деньги на строительство котельных, и я построил много котельных, но, к сожалению, не настолько, чтобы ЖКХ стало полностью рентабельным.
Большинство котельных оставались на жидком топливе, хотя в крупных поселках у нас были газовые котельные. Я, правда, в самых крупных поселках построил, приблизительно у нас было 20 газовых котельных и 50 на жидком топливе и угле, которые гораздо дороже. Проблема заключалась в том, что газ украсть нельзя, а кочегары с низкой зарплатой зарабатывали продажей угля и солярки, которые, по сути, должны были использоваться для отопления.
Когда на меня начала давить эта прокурорская группировка, я обратился в ФСБ, конкретно в управление «М». Мы зафиксировали всю преступную деятельность прокуроров под консультацией и курированием ФСБ. Вскоре был задержан первый сотрудник Генеральной прокуратуры — Абросимов, начальник отдела оперативно-розыскной деятельности (ОРД). Его задержали при передаче ему мной 5 миллионов рублей за невозбуждение уголовного дела, которое угрожали возбудить по банкротству МУП ЖКХ.
В ответ на это ГОИППК по приказу Игнатенко и Чайки задержали моего заместителя Базанова. Эти показания дал в суде Гуянский, зампрокурора, генерал областной прокуратуры. Я говорил на суде только факты, не голословно. В итоге Абросимов был осужден на 8 лет лишения свободы. Затем вспыхнуло так называемое «игорное дело» подмосковных прокуроров, и я был единственным заявителем по этому делу.
В связи с этим ФСБ применило ко мне меры государственной защиты: меня охраняли крупные сотрудники с автоматами, с надписью ФСБ на форме. За решеткой оказались десять высокопоставленных сотрудников областной прокуратуры. Однако генеральный прокурор Чайка не подписал обвинительное заключение, и спустя год или полтора, когда срок содержания под стражей истек, всех отпустили, и они избежали суда.
Уверен, что мое дело также носит политический характер. Несоразмерный срок в 20 лет подтверждает это. В рамках противостояния между силовыми структурами, где я оказался на стороне ФСБ и Следственного комитета, против меня возбудили дело по статье 290 УК РФ — взятка в особо крупных размерах от криминального авторитета по кличке Граф, Романова.
Следственный комитет России провел полноценное расследование: были проведены очные ставки, обыски, другие следственные действия. На тот момент я не находился под стражей, у меня было обязательство о явке и запрет на определенные действия — такая мера пресечения, которую вчера одобрил Краснов в Совете Федерации.
В ходе расследования СКР закрыл уголовное дело спустя три года за отсутствием события преступления. Когда я сам ознакомился с материалами дела, предполагал, что там найдётся диктофонная запись или что-то конкретное, но оказалось, что можно было просто возбудить дело «со слов». На полиграфе обвиняемый полностью прокололся, выяснилось, что он лжет, и даже при отсутствии доказательств дело продолжалось.
В итоге я получил очередной, четвертый щелчок от государства. Никто не принес мне извинений за многочисленные обыски, потерю деловой репутации, ущерб здоровью. Мои дети были испуганы ночными обысками, которые воспринимались как часть давления правоохранительных органов.
В 2013 году я по согласованию с губернатором Воробьёвым избрался на третий срок с широкой поддержкой населения. Я сам подошел к нему и сказал: «Андрей Юрьевич, если вы против, я не пойду. Я не хочу никаких войн. Если у вас есть свой кандидат, пожалуйста, я уйду». На это он ответил: «Нет, Александр Вячеславович, идите, мы знаем вас как хорошего работника».
Однако после моего обращения во время визита Медведева в наш район о том, что с меня требуют миллиард рублей, чтобы предприниматели могли работать, отношение ко мне изменилось. Речь шла не о мне лично, а о бизнесменах, которые обратились ко мне, а я — к Воробьёву, но он направил меня в Министерство экологии. Там меня отправили к коммерсантам, и те, аффилированные с криминалом, объявили стоимость лицензии в миллиард рублей.
Когда я рассказал об этом Андрею Юрьевичу Воробьеву, открыто, как есть, наивно полагая, что это поможет решить вопрос, его отношение ко мне резко изменилось. Он сказал, что люди не могут использовать данный земельный участок, потому что он стоит на недрах, которые считаются государственной собственностью. Я попросил снять его с госучета как недра, потому что люди платят налоги за землю, но не могут ей пользоваться. В итоге я попал в серьёзную опалу.
Михаил Михайлович Кузнецов, на тот момент руководитель Общероссийского народного фронта, который, как я узнал, участвовал в продаже должностей в Московской области, предложил мне баллотироваться в областную думу бесплатно. Я отказался, и с этого начались гонения. Областные СМИ занялись очернением моей репутации, встречи происходили постоянно, как и визиты представителей ФСБ. Эти встречи, в том числе с сотрудниками шестой службы ФСБ, велись с Ткачевым, тогдашним Министром безопасности правительства Московской области, Михаилом Михайловичем Кузнецовым и главой администрации губернатора, нынешним председателем ОНФ.
Кузнецов настаивал, чтобы я снял свою кандидатуру, и в какой-то момент Ткачев принял их сторону. У них, конечно, ресурсы совсем другие — административные и финансовые. Я не мог противостоять такому давлению, хотя все эти годы находился под государственной защитой, в том числе защищая дела против прокуроров и сотрудников администрации. Моя поддержка стала основой для обвинений против десяти человек, в том числе генералов, которые сидели в Лефортово.
Произошла встреча в администрации президента, организованная Андреем Вениаминовичем Яриным и генералом-лейтенантом ФСБ Ткачевым. Мне позвонили из приёмной Ярина и сказали, что встреча обязательно должна состояться. Когда я приехал, от меня потребовали заявление об отставке, утверждая, что я не сработался с Воробьевым, и предложили «мировую». Мне пообещали выдать лицензию и снять претензии, если я уйду. «Сделаем всё, что нужно, только ты не мешай Андрею Юрьевичу работать».
Однако я продолжал противостоять ликвидации района, так как это ухудшило бы жизнь жителей. Условия жизни в районе действительно стали хуже, когда земли передали в Подольск. Сейчас многие из Серпухова ездят работать в Подольск и Чехов. Тогда на юге Подмосковья фактически была создана монополия Подольской группировки, которую возглавлял Сергей Лапин.
Меня также заставляли прекратить борьбу против мусорного полигона «Лесная», который отравлял весь Серпухов. Я сказал, что готов написать заявление об отставке, если они закроют этот полигон, тем более что суд первой инстанции был на моей стороне. Арбитражный суд признал, что очистка на полигоне не выполняется, и постановил его закрыть.
На тот момент губернатор Воробьев уже отстранил избранного главу Серпухова, воспользовавшись неточностями в декларации имущества. Они добились отстранения в интересах Подольской группировки, продвигая на его место сторонника Жарикова, зампрокурора одной из областей. Давление на меня усиливалось, звучали угрозы: «Мы твою семью выкинем на улицу, подумай о пятерых детях, им будет негде жить». Всё это было записано на диктофон.
Я снова отказался подать заявление об отставке. Обратился в суд по закрытию полигона и выиграл суд первой инстанции. Несмотря на это, давление продолжалось. Примерно через месяц после очередной поездки, когда мы находились в Австрии, начали «наезжать» на меня и всю команду. Мне позвонил Ткачев и потребовал отменить митинг против полигона. Я ответил, что не могу — полигон отравляет жизнь всего Серпухова, люди страдают. На это он сказал: «Тебе конец настанет».
Позже одна из моих знакомых, близкая к директору ФСБ, подтвердила, что мой вопрос обсуждался на самом высоком уровне, и у меня не было оснований не верить ей. Так я понял, что мусор [тема «Мусорных протестов», в которых Шестун участвовал] лучше не трогать. Но после моего доклада о загрязнении через неделю возбудили уголовное дело против меня.
С апреля 2018 года начались массовые обыски и задержания. Более ста человек из ФСБ, отрядов ГОИППК и ОМОНа прибывали к нам автобусами, устраивали обыски в администрации. Например, когда у нас был обыск, все туалеты были забиты, потому что большая часть сотрудников — женщины, а туалетов мало. И они все большие, крупные, соответственно, в туалет ходят по-взрослому. В начале апреля приезды, обыски и задержания, допросы, выезды, выемки — когда у меня происходит обыск в кабинете, мне подбрасывают конверт.
Так как я знал, что будет обыск, потому что меня предупредили сотрудники ФСБ, курирующие меня, я все просмотрел в кабинете 100 раз, думаю, ну не дай бог что-то вдруг лежит, не знаю, что-нибудь не такое. И они находят два конверта: один подписанный каким-то там следователем от Шестуна, второй от Криводубского Шестуну, и там какие-то суммы, по 100 000 ₽ что ли. Я звоню Ткачёву. Естественно, мне запрещают баллотироваться вновь. Я, собственно, и сам не хотел, но в связи с тем, что эта война с полигоном, ликвидация района, я планирую баллотироваться, о чём заявляю публично.
13 июля 2018 года, когда совет депутатов должен был объявить выборы, и сразу после этого я подавал заявление, прямо в этот же день и регистрировался как кандидат, чтобы этого не допустить, 13 июля 50 человек ФСБ разбивают окна, влетают через этажи, выдёргивают в 6 утра моих детей маленьких из кровати. Видео, которое вы не хотели смотреть, там видно, как они сразу бьют меня, бросают на пол, застёгивают сзади наручники. Никакого Писарева нет. Протокола там, разумеется, тоже нет. Все они в масках, в касках, маме представляют автомат к голове. Это всё на видео есть.
Забирают меня, привозят в Следственный комитет на Технический переулок. Там следователь Ледюков, руководитель следственной группы. У меня следственная группа была 16 человек, в разное время по-разному — 16-14. То есть они работали по-взрослому, но такое, извиняюсь за слово, фуфло насобирали, которое мы сегодня слышали. Так вот, в Техническом переулке у Ледюкова мы спрашиваем. Ну, я, опытный боец, как бы, и сразу заранее знаю, то откуда пришло, Алышев — близкий друг Ткачёва. Мы с Ткачёвым часто к Алышеву заходили, а это начальник управления, генерал по особо важным расследованиям, а это всё люди оттуда. [неразборчиво].
Так вот, к существу, следователь Ледюков, руководитель следственной группы, я спрашиваю: «Много ещё будете возбуждать дел?» Первое они 286-ую возбудили, которую потом закрыли через полгода из-за отсутствия состава преступления. Вот, они меня на полгода арестовывали, кстати, да, это я тоже считаю нарушением. Так вот, Ледюков говорит: «Мы вроде не маленькие, ну, нам скажут 10 дел возбудить — мы возбудим 10, скажут 20 — мы возбудим 20». Что прямо противоречит закону. Следователь по закону — самостоятельное лицо, которое само принимает решение. Никто не вправе оказывать на него давление. К сожалению, всё не так у нашей России.
Через год это постановление отменил, но уже успел навозбуждать другие, в том числе по Гришиной. В том числе они потом сделали из этой 286-ой 159-ю. Через какое-то время я был размещён в СИЗО-5 Водник в Москве. По закону я имел право баллотироваться, безусловно, я эти выборы выиграл с огромным отрывом, находясь в тюрьме. Однако мне не давали запустить нотариуса с текстом, чтобы сделать доверенность. Меня публично несколько раз поддержала Памфилова на своих открытых пресс-конференциях, которые цитировали все центральные каналы. Она говорила, что Шестун имеет право баллотироваться, даже находясь в тюрьме. То есть он не осуждён, а значит, имеет право. Но меня лишили этой возможности.
Ко мне пришёл председатель президентского Совета по правам человека Михаил Федотов, и он сказал, что я имею право. [Он сказал] «На каком основании?» начальнику СИЗО, нескольким генералам, и они сказали: «Да-да, не имеем права, завтра мы нотариуса пропустим». Как только Федотов ушёл (он, кстати, является советником Путина официально), тут же меня через два часа собрали с вещами и отправили в Лефортово. В Лефортово уже, конечно, никого не пускали, включая самого Федотова, несмотря на то, что он советник президента.
Вместо меня тогда стала баллотироваться моя жена Шестун Юлия Николаевна, она зарегистрировалась в качестве кандидата и по всем опросам лидировала в Серпуховском районе и победила бы с огромным перевесом. Но её сняли с регистрации по суду, якобы там какие-то не такие подписи, хотя подписей там надо было 50 или 100 штук. Это областная избирательная комиссия, ей, кстати говоря, вот этой председательнице избирательной комиссии, отдают Красногорск на царствование. И она сейчас, эта женщина, глава Красногорского района после такого хорошего решения Серпуховского суда по инициативе Московской областной избирательной комиссии.
Так как её сняли, победил ставленник в Подольске, Ермаков некий, и сразу после выборов ликвидировал район. На фоне этого беспредела я объявляю голодовку, после которой попадаю в больницу Матросской тишины. А там следователь Ледюков в ответ на мои жалобы угрожает разместить меня после лечения в Лефортово уже не с миллиардером, с которым я жил в камере, а с профессиональным бойцом-тяжеловесом смешанного стиля, обвиняющимся по делу о терроризме [неразборчиво].
Несмотря на жалобы и публикации в центральной прессе о том, что следователь так мне угрожает и давит на ФСИН, следователь не может давить на ФСИН — это запрещено. Ну, фактически сейчас все вместе в одну дуду, и все мы видим врача, который утверждает, все мы видим прокуроров, которые всегда говорят одно и то же, что суд и Следственный комитет, все они в одном целом. Монополия в любом производстве крайне вредна, а в правоохранительных органах это вообще национальная трагедия.
Так вот, по существу, меня поселяют в эту пресс-хату, где он на меня нападает с заточкой, и нападает в тот день, когда Мосгорсуд снимает с меня меры госзащиты. То есть я приезжаю в 21:00 в камеру, через два часа на меня нападает без каких-либо причин с заточкой. Ничего никто не расследует. Жалуюсь по этому поводу, меня даже ни разу не опрашивают. Я девять раз менял изолятор за время нахождения, а смена изоляторов по решению Европейского суда и даже частая смена камер является пыткой. И за это присуждается компенсация.
За 2,5 года ко мне 11 раз применялась сила сотрудниками ФСИН. В основном из-за медицины меня насильно отправляли в психиатрическую больницу, связывая, при Бутырской тюрьме — кошкин дом его называют; меня отправляли в Кащенко — это институт имени Алексеева, самая крупная психушка в Москве. Для принудительного кормления после длительных голодовок, в связи с большим валом публикаций (буквально 70 СМИ написали). Вот тогда они испугались и уже втихаря перед Новым годом меня привязали канатами в больнице Матросской тишины и накормили насильно, что является тоже нарушением закона. Мне повредили слизистую носа, на трое суток меня отключили — я не помню ничего, даже прихода уполномоченной по правам человека Москальковой ко мне в палату интенсивной терапии, она посещала меня достаточно часто.
Я делаю запросы, какие мне транквилизаторы вкалывали, что, почему, как, на каком основании. Запрещено по всем законам, есть разъяснения, в том числе Генпрокуратурой по данному факту. Пока я не потерял, никто не вправе меня кормить. Тем не менее я потерял половину веса. В тот момент был 54 килограмма, чуть меньше половины — то есть 40 килограмм я потерял. Это происходило дважды. То есть меня раз накормили. Я очнулся через трое суток, опять начал насухо голодовку. У меня кровь даже не могли взять из-за густоты, и ко мне применили второй раз силу. Второй раз привязали, а у меня были самые простые требования: отправить меня в центр психического здоровья Бакулева [ФГБУ Национальный медицинский исследовательский центр сердечно-сосудистой хирургии им. А.Н. Бакулева Минздрава России]. У меня сонная артерия забитая, с изгибом, бляшки холестериновые. И я в самолетах и в тюрьме много раз терял сознание. И в связи с этим большая угроза получения обширного инсульта, смертельного. Моей жене, Шестун Ирине Николаевне, после консультации начальник СИЗО Лефортово гарантировал [моё попадание в Бакулева]. И она также обсуждала это с первым замом ФСИН, генерал-полковником Рудым. Все знают: и уполномоченный по правам человека, и председатель президентского совета, и в Москве все знают это уже 100 раз. Следили все кому не лень. Но в итоге я так в Бакулева и не попал, хотя жена заключила договор, оплатила. И мне нужно всего лишь два дня, но меня не посылают, боясь, что там откроется картина — моя плохая сосудистая, и тогда эти сроки, которые лелеет и [о которых] мечтает прокуратура, я смогу избежать.
В Лефортово, когда отказали в госпитализации без всяких оснований, поставили на профучет, как склонного к побегу. Так же, как и моего коллегу, товарища Дмитрия Захарченко, тоже без оснований, — его чуть позже, на мне потренировались. Хотя я просто сделал «шаг влево», и всё, я шёл по маршруту. Они сказали: «он убегал», — поэтому они написали «склонность к побегу». Теперь я испытываю большие сложности. [Они] сделали это необъективно. Я ещё раз хочу подчеркнуть, что ФСИН меня прессует по указанию ФСБ. Мне начальник СИЗО и один, и другой, и третий говорят: «я не могу…[неразборчиво]».
Судья: Возвращайтесь к делу.
Ну, так мне не дают, вы понимаете, защищаться. Мне не дают изучать дело, мне не дают проводить очные ставки, ко мне подсаживают вечно наседок, вот этих вот специальных людей, против которых я пишу заявление и говорю, что убирайте от меня посаженных людей, которые меня толкают на провокации…
Судья: К существу уголовного дела, Александр Вячеславович.
Это и есть уголовное дело. Я же нахожусь в тюрьме, и мне портят жизнь. Мне не дают защищаться. Меня на каком основании там, в СИЗО, охраняют два спецназовца? Я что, по насильственным преступлениям обвиняюсь?
Судья: Александр Вячеславович, по существу уголовного дела предъявленного обвинения.
А что значит не существо? Это и есть существо. А вот представьте себе, это чистое психологическое давление. Ознакомление с материалами дела шло. Меня письменно врачи ограничивали, писали, что 20 минут, состояние здоровья у Шестуна тяжкое, 20 минут ограничили. Тем не менее, они пошли в Басманный суд, и Басманный суд ограничил меня по сроку и вынес решение, что я должен том прочитать за две минуты. Я за две минуты 200 листов даже пролистать не успею. Моё право на защиту нарушено, и я считаю, что это все по существу.
Ну и я рассказывал, как следователи ко мне входили без бахил в палату, проводили там следственные действия. Возили в кабинеты на каталках и прочие приключения, которые мне пришлось испытать. Как я уже говорил: Красногорский суд прошел без моего участия. Я просил, писал заявление, что прошу — звук не слышно, по [неразборчиво], я не понимаю, плюс меня не вводят…
Судья: Александр Вячеславович, к существу нашего дела.
Но вы же ссылаетесь на Красногорский суд.
Судья: Нашего уголовного дела.
В дебатах вы не прерывали, когда говорили о Красногорском суде. Ни Сметанину, ни Белова, ни прокуроров, потому что получается, что они — Красногорский суд — прикладывает решение, вернее, протоколы из уголовного дела, которые еще не доказаны. А потом здесь прикладывают решение Красногорского суда. То есть получается мошенничество в чистом виде. То есть как бы наперсточничество: «кручу-верчу, обмануть хочу», то же самое, один в один. То есть сначала подложили протоколы, данные, под давлением, причем ни один не явился из них на Красногорский суд. Все сидели владельцы вот так и ждали, говорили: «пусть придут, скажут, что это имущество Шестуна. Мы им сейчас зададим вопрос, что это наше имущество». Но никто не пришёл. И, соответственно, взяли, это все конфисковали. Но я считаю, что нарушение в том, что из 213 свидетелей допросили 56 человек, прокуратура, да, это их право. Но право основано на чём? На том, что здесь начали пачками люди рассказывать — свидетели обвинения — пачками рассказывать о том, как на них давили, и с учетом того, что до сих пор продолжают давить. Представьте, как им страшно, что у них конфискуют имущество. У многих имущество конфисковали. Многих посадили. Причём посадили тех людей, кто не давал показания против, — тем, кто дал показания против Шестуна, дали условно. Происходит, как в цирке, я бы сказал, фокусы такие. Вот этот допрос следователя, который был, в котором фактически нам не давали задавать никакие вопросы ему. И вот этот непонятный когнитивный диссонанс у них, они как доцент в фильме «Джентльмены удачи»: «Я упал с полки — здесь помню, здесь не помню». Их спрашивают фамилии, обыски — это не помню, то не помню, сё не помню, ничего не помню, но помню то, что я ничего не нарушал. Ну разве так можно помнить? Что я ничего не помню, но помню, что не нарушал. Что это за избирательная такая память? Ну, открыто их ловили на вранье. И тем не менее, нам не дали им задавать вопросы, и, так сказать, там кричали, прерывали и прочее, прочее. И я уже сказал, что наручники на видео отлично видно, что никакой протокол я не рвал. И как [неразборчиво] засовывали пистолет между ног ФСБ-шники, когда сюда летели на допрос, и все остальное рассказывал. Разумеется, нам отказали в ходатайстве приложить допрос. Не дали, позвали… [неразборчиво], чтобы опровергнуть слова и Рознякова, и Писарева. А на следующий же день Саухаева допустили. Что за такой избирательный подход, который тоже подтвердил эти показания, новые, сенсационные по закону. Причём утверждал, что у Криводубского и у Черкасова расстояние километр друг от друга. Ещё хочу сказать, что в отношении меня официальные представители Генпрокуратуры на центральных телеканалах открыто клевещут. Они говорят об изъятии, их цитируют сотнями изданий об изъятии у Шестуна имущества на 10 000 000 000 ₽. Уже на зубах застряло. И в то же время сами официально подтверждают в бумагах только 2 000 000 000 ₽, которые по кадастровой стоимости. Но, во-первых, по их же данным, кадастровая стоимость 2 миллиона, а она выше коммерческой. Там практически вся земля, она сейчас не продается, она неликвид. Во-вторых, ни слова, что изъяли у Шестуна, у родственников, у многих предпринимателей независимых, в том числе и у родственников жены. В-третьих, они, например, делают такие фокусы. Они включают Мерседес, который я продал 10 лет назад, он уже в дрова, еле-еле продал за три копейки давным давно — они включают его, как будто конфисковали, хотя он уже других людей; он у меня был в декларации, но, естественно, не стоит цену салона. А они пишут его цену салона. Они записывают мне моторный катер, который стоял возле берлоги, — яхту. Какая яхта? Открытый моторный катер, который тоже уже продан. Они его конфисковывают, пишут, яхта. Для кого такая пыль в глаза, для чего эти трюки? Ни слова не говоря о том, что большинство коммерческих объектов банка заложены под взятие кредита. Всё у Криводубского было заложено, всё, что можно было и нельзя. В итоге генпрокуратура не то что 2 миллиарда не изымет, она и 200 миллионов… даже не 200 миллионов, а 20 миллионов, дай бог, если соберёт в общей сложности, за исключением всех минусов, да? Получается, что государство потеряло больше. Налоги на землю не платятся, налоги с деятельности не платятся, и так далее. Эта деятельность ведёт к ущербу для государству. Прокуратура рассуждала об интересах государства, о коррупции. А я говорю, что действия прокуратуры и Следственного комитета под руководством ФСБ принесут гораздо больший вред, потому что нефть падает в цене, Илон Маск делает электромобили…
Судья: К существу дела, Александр Вячеславович.
…и бюджет имеет огромный дефицит, и вы скоро не сможете получать заработную плату. И прокуроры, которые сидят ещё у народа [на шее]. У нас нет ни промышленности, ни науки. И малый бизнес практически умер. А это и есть существо дела. Я 15 лет работал главой муниципалитета и говорил сегодня, что подписал десятки тысяч постановлений, ни одного признанного незаконным. Таких глав практически нет в России. Чтобы ни одно постановление было признано незаконным. И получается, что все эти ребята из ГУ ФПК, ФСБ, которые, как татаро-монголы, налетели на Серпуховский район и всю весну там всех били, сажали, на допросы возили, всего больше 1000 человек. Такие массовые репрессии, которые применялись в районе. Я говорю, даже многие губернаторы такое не испытывали. Естественно, люди боятся. Естественно, люди дают какие-то показания, что где-то что-то слышали, лишь бы угодить, лишь бы их не посадили и не конфисковали [у них] имущество. Вот я два с половиной года нахожусь в тюрьме, и до сих пор идут обыски и допросы. Два месяца назад следователь Писарев забрался к моей маме, 83-летней, взломал дверь.
Судья: Александр Вячеславович, в рамках нашего дела.
И не пускал к ней скорую помощь. Это по существу! Этот Писарев, который вёл, третируют мою маму.
Судья: Александр Вячеславович, по существу нашего уголовного дела.
Которая тоже участник уголовного дела. И вот такие огромные усилия, которые были затрачены, я не знаю, просто фантастические. Государство потратило силы на этих ФСБшников и прочих бездельников. И посмотрите, что… Вы слышали, что они накопали? Мне сегодня стыдно было слушать. Вот таких два умных сотрудника Генпрокуратуры. Я надеюсь, что у них есть ещё совесть ко всему прочему, помимо их аналитического ума. Мне просто стыдно слушать, что в качестве доказательств предлагается. 15 лет человек работал главой района. Неужели нельзя было найти лучше? Любой глава района, который так много работает по времени, в том числе не только по времени, интенсивно. У него, разумеется, есть ошибки. Но что представили здесь — это ноль. Просто ноль. И ни одного документа, нет ни аудио-, ни видеозаписи, ни отпечатков пальцев, никаких документов. Есть только высказывания каких-то запуганных свидетелей: «Я слышал от кого-то, но утверждать не могу».
Итак, первый эпизод: выделение земли под строительство магазина ООО «Центр» в 2010 году. Статья 159, туда же статья 174. Постановление о продаже земли по льготной цене подписано, во-первых, Соколовым, раз. Во-вторых, данное постановление, как уже здесь говорили, были проверены и Федеральным, и Арбитражным судом, и 10 доследственных проверок Следственного комитета, который заканчивает всё одной и той же фразой: «всё законно и обосновано». И все, кто здесь говорили, все они давали показания и Шлейко, и Соколов, и Слухач, что всё законно обосновано, что никто не давил, что все подписали самостоятельно, нормально всё и прочее, прочее. Всех допрашивали по многу раз, меня в том числе. Все сотрудники БТИ, Росрегистрации подтверждают наличие капитальных строений небольшой площади, но закон не регламентировал. Ещё раз хочу подтвердить слова начальника регистрационной палаты Серпуховского района, что закон не регламентирует, поэтому он выдал свидетельство о собственности, увидев постановление, договор купли-продажи. И всё. И он знал о протесте прокуратуры, потому что это было опубликовано во всех газетах. Тем не менее, вот регистрационная палата зарегистрировала, а суд снял.
Сначала суд держал арест на участки, чтобы было ограничение действий. А потом он снял в связи с тем, что прокуратура не представила никаких доказательств. И они не пошли, и ещё раз скажу, что они проиграли бы 100%, поэтому они не пошли и правильно сделали. Сегодня было бы зря, если бы они проиграли в арбитражном суде. Когда пошли мы, ну я был уверен, что прокуратура пойдёт. У меня же не было вот таких дружеских отношений, чтобы спросить: «Валер, Кукушкина, да вы пойдёте или нет, в конце концов?» Я просто ждал, ждал, ждал и, соответственно, думал, что они пойдут. Но они не пошли. Время прошло, да. «Тут подняли вопрос, давайте сходим?» «Да, давайте.» Я не считал сроки, я не знал, что там срок давности, я не юрист. И тот же Беспалов сходил в арбитражный суд и получил решение арбитражного суда. Никаких подтверждений о моём участии в бизнесе ООО «Центр», кроме слухов, никто подтвердить не смог. Да, все ссылаются, говорят, что вот, как бы Шестун это не скрывал. Как я не скрывал, я что, говорил, что я владелец ООО «Центр». Как? Ну, я им задаю вопрос, но никто не отвечает на мои вопросы. Что значит, кто вам сказал? Мы читали в СМИ, а мне сказал там кто-то сосед, ну и так далее. То есть слухи.
Хочу сказать, что большая часть участка у «Ленты» была сделана после значительных вложений, и на тот момент, о котором рассказывал Сугоняко, о котором рассказывал Вахмистров, что цена была до 50 миллионов, а потом стала 160 миллионов. Именно от того, что будут проводить и электроснабжение за счёт Криводубского. Иначе почему, если цена 50 миллионов, они купили за 160? Они только грунт привезли туда, грунт привезли давно. Довыравнивать этот естественный уклон к реке, который идёт, я уже говорил сегодня. И я ещё раз повторю, что участок они присоединили, которого не было в данных земельных участках, который был на первой линии, был в частной собственности, купленной давным-давно, который не является предметом расследования. Всё везде построено. «Лента» построена, Браун построил свои магазины. Всё работает, всё хорошо, налоги идут. Я не понимаю, в чём, какой ущерб. Только плюсы. И у меня награды за экономическую деятельность: в кабинете была такая доска — там наград больше половины за экономическую деятельность, не меньше 20-30 наград, медалей и всяких знаков.
Статья 290 УК. «Взятка от начальника департамента по спорту Гришиной.» Ну, во-первых, никто не видел, как она давала взятку. Она — заинтересованное лицо. Ну что это за доказательства? Я слышал, что мне Гришина говорила, что давала взятку. Ну разве это доказательство? Ну, как взятку вот показывают всегда. Вот деньги, вот как Абросимов, вот 5 миллионов, вот его деньги в краске. Вот, взятка! Ну, а это что за доказательство? Ну, любого можно так сейчас взять, посадить в тюрьму и сказать, что дашь показания на Юзерова или на Сухову, и мы тебя отпустим. Человек 99% согласится, скажет, что мне там Сухова эта, возьму, да дам показания. Вот, заинтересованные лица они. И, соответственно, как можно верить им просто на слово. Почему вдруг вот им верят? Почему, я не пойму, что такое доверие странное? Тем более есть чёткая схема: досудебное соглашение, домашний арест и условный срок. Вот алгоритм действий. Как сказал, сделал дело, гуляй смело… На Шестуна. Взятку она давала в кабинете. Не только Олеся Агеева не подтвердила это, а она категорически опровергла, что никогда она не входила ни с какими суммами и никогда она не говорила так, чтобы никого не пускать. «И я всегда могла в любой момент зайти», — Агеева так говорила. Но вы не забывайте, что была ещё и Наталья Осина, тоже секретарь, которая по времени была не меньше. Гришина говорит, что была Наталья и Олеся. Наталья Осина тоже выступала вот с этой трибуны и, соответственно, тоже она ничего подобного не слышала. О том, что Гришина вот такие вещи говорила. Даже какие-то косвенные факты, де-фактики. То есть слова водителя, который видел где-то там солнце в седьмом часу вечера в конце ноября, не подтверждаются. Что это такое? Это вообще несерьёзная работа, недоработки. Потом ещё меня умиляет: она не то что не может никаких аудиозаписей предоставить, видео (я уж не говорю, с поличным взять), она даже не может назвать день точный. Ни одного точного дня нет у Гришиной. Что это за доказательства такие? «Я давала вот в таком промежутке вот оттуда туда-то». А вы там сами разбирайтесь, в какой день? Что это за доказательства такие? Должна же быть какая-то справедливость? Должны же какие-то законы работать и всякое остальное!
Хочу напомнить, что Кривова в первом протоколе чётко говорит, что Гришина заставляет её, что она не знает, давали Шестуну взятки, или нет. Что ей неизвестны эти факты. Мало того, она говорит, что Гришина живёт не по средствам, что у неё банками эта икра, что у неё золото, меха, дом большой, машины, что она ей угрожала и говорила: «Я всех куплю, а тебя посажу, если ты будешь говорить против». Конечно, она боялась её.
Вот что касается этих денег. На самом деле, администрация Серпухова дала не совсем верные цифры расходов 2013 года. А не до 2014-го, как они дали. У меня с двух сторон, и мне предоставил [неразборчиво], принесла на бланке, на котором работал [неразборчиво] точные цифры. И второе мне дали информационщики, через адвокатов передали с сайта данные: сколько финансировался департамент по фонду. До 2013 года росло, каждый год росло. А как она начала давать взятки, оно начало падать. Утверждение, что она давала взятки, чтобы получать большее финансирование, тоже не кроет. Тоже диссонанс какой-то непонятный. Ну, про выговоры я говорил, что мне достаточно было слова — и она бы уволилась. Как она делала это в прошлый раз, и никакие выговоры мне не нужны были для увольнения. Не было ни одного прецедента, чтобы я кому-то делал три выговора и увольнял. Если я кого-то просил, все сразу писали заявления: было буквально два-три человека за все мои 15 лет деятельности. Люди плохо работают или балуются своими полномочиями. Я прошу написать, они пишут и уходят.
Так вот, что касается этих тренажёров: я эти тренажёры не видел, не трогал, не эксплуатировал, но открыто сказал, что тренажёры я просил купить. Я занимаюсь тренажёрами ежедневно по два часа в день минимум. И эту фирму конкретно я знаю хорошо. И что тут странного? Я не понимаю, в чём, какая взятка, когда Гришина сама это подтверждает: что я не просил её. Что я сказал ей в ответ: тренажёры пришли, они неоплаченные, поэтому они могут их лишиться. Я сказал: подожди до [возвращения] Криводубского, когда он вернётся с Израиля и оплатит.
Незаконное предпринимательство, статья 289. Повторю ещё раз. Ни один человек не сказал, что я кого-то просил стать учредителем, директором какой-то компании. Ни один человек это не сказал, ни один здесь, судья. То есть какое моё участие? Только по слухам. Что такого, что я до Криводубского помогал советами? Что в этом плохого? Он мой знакомый. Он не чужой человек. Он что, какой-то вред наносил для района? Только пользу. Он к тому же возглавлял Серпуховский Союз промышленников и предпринимателей. К тому же он был депутатом района, председателем комиссии по поддержке предпринимательства и развития промышленности. Мне за это надо дать орден. Меня надо поблагодарить, что всем помогал. И нет ни одного следователя. Когда не знали, с какого боку подойти ко мне, то они допросили всех директоров предприятия. Я ещё был тогда на свободе, но хотя знал, что меня арестуют, я не уехал, зная конкретный день задержания. Мне многие директора предприятий звонили, которые говорят: «Слушай, меня вот там вызывали на допрос, я поехал, сказал, что Шестун никогда у нас не просил. Что таких честных, как Шестун, мы не видели ни разу». Мне несколько человек позвонили. И с фармацевтических предприятий [неразборчиво] мне звонили. Многие позвонили, сказали, что вот нас вызывали, мы поехали и сказали. И они всех их выдернули. Всех, кто перечислял деньги. И все сказали, что Шестун никогда ни на что не просил денег, хотя у меня был рычаг на них. Разрешение на строительство, ввод в эксплуатацию и так далее. Но никогда ни у кого денег не просилось. И все об этом говорят. Вот даже вот этот слухарь, который очернял в последний раз. Все остальные, кто бы здесь ни был, как бы они плохо ни говорили. Я всем задаю вопрос, я его сто раз задавал всем: «Вы слышали хотя бы раз, что Шестун хотя бы по слухам у кого-то вымогает взятки?» Ни у какой-то там Гришиной, а у директоров предприятий, где серьёзные финансовые потоки и прочее. «Вам известны такие случаи?». «Нет, нам неизвестны». Соответственно, я всегда всем помогал. Я в душе предприниматель и считаю, что это будущее России и любой другой страны. И Китай растёт именно из-за этого. Кстати говоря, два слова про очную ставку с Гришиной. Когда меня вели тюремные врачи на очную ставку с Гришиной, у меня было тяжкое состояние здоровья. Я поговорил минуту или две и упал без сознания. У меня почернели губы, вывалился язык, у меня пульс не прощупывался вообще. Меня отвезли в реанимацию, отнесли на руках. Через несколько часов я очнулся, и первый пульс, который они прощупали, был 40 на 20. Они считали, что это клиническая смерть. Меня отправили в 20-ю больницу, застегнули наручники внутри автозака. Я без сознания. Я разбил себе всю голову при поворотах и торможениях. Двадцатая больница мне поставила кахексию первой степени истощения. Дважды я проходил все обследования, все КТ, МРТ и и остальное. Приезжали ко мне и всякие руководители ФСИН.
И только я оттуда освободился, из этой 20-й больницы выписался, меня буквально на следующий день [везут] к этой Гришиной. Я опять постоял и рухнул без сознания. Эти очные ставки вот так прошли. Я больше двух минут даже не разговаривал с ней. И отсюда посчитали, что очная ставка была. Я сто раз писал, когда не был на голодовке, я писал, просил: сделайте допросы, сделайте очные ставки. Я сто ходатайств написал следователям об этом. Но, однако, они выбрали умышленно тот момент, когда я был в крайне плохом состоянии здоровья, и умышленно привели в этот момент ключевого свидетеля. Но врач, который лишает меня возможности, — это отсрочивание суда, прокуратуры, [неразборчиво] и тюремных [неразборчиво]. Это существо. Я ног не чувствую, и это не шутка. Вот они же говорили с лежащей со мной Коровушкиной в соседней палате, палате интенсивной терапии: «Косит под дурочку», — а она умерла, всё, 28 лет девушке!
Судья: Коровушкина не имеет отношения к рассматриваемому делу.
Имеет дело к медицине, которая не лечит, а калечит людей. Я вот просто не готов был сегодня, и я был уверен, что без предупреждения последнего слова не будет. Хочу сказать о том, как я оказался вообще здесь, в Подольском суде. Почему вдруг Мосуглсуд принял решение — Подольский суд. Я по закону должен там быть, где совершил преступление, [в] Серпуховском суде. Почему меня в Подольском суде судят? Это ведь нарушение УПК. Всем известно, что подсудность определяется, ещё раз говорю, по месту совершения преступления. Это вот такой тонкий юмор. Вот тебя ограбили в Подольске, да? Власти совершили на тебя вооружённый налёт, у тебя забрали власть в Подольске. И теперь [неразборчиво] мне Ткачёв, кстати говоря. Это не шутка никакая. Мне Ткачёв говорил, когда я с ним беседовал. Я говорю: «Ничего, что в Подольске группировку забирают: тех там, тех там, трёх глав посадили, поставили своё ебало, своего друга [неразборчиво]? Это существо!».
Судья: Нет, это не существо.
Это существо.
Судья: Это не по существу дела.
Он сказал: «Дололайкин вот с Путиным общается, поэтому ты его так принижаешь, он же не какой-то подзаборный бандит». Поэтому я считаю, это такая тенденция, что Подольск отрицательно в моей жизни появляется, и вот эти все власть имущие здорово пошутили. Мне жаль, [что] действующий глава Серпухова мне говорил, что: «Слушай, вот ну у нас там всё ровно, мы забрали Серпухов. Ты уходи, я на твоё место поставлю другого своего зама». Я говорю: «Слушай, ты с головой-то дружишь, нет? Ты пришёл такой из Подольска, так же не делается! Давай я там поставлю своего Ватукова, сотрудника полиции».
Судья: Александр Вячеславович, по существу предъявленного обвинения. Это не дело уголовного суда.
Так я смеюсь, потому что всё, всё здесь [неразборчиво], двух чеховских поставили — два ебала бестолковых. Теперь водят меня [неразборчиво]. Сколько там сидело спецназовцев? Восемь человек, я насчитывал, потом пять, сейчас два. Тоже психологическое давление на свидетелей. Я что, обвиняюсь в насильственных преступлениях? На каком основании данные сотрудники находятся здесь и своим брутальным видом пугают свидетелей?
Судья: Александр Вячеславович, по существу уголовного дела.
А? Это существо уголовного дела.
Судья: Нет.
На каком основании они находятся в судебном зале?
Судья: По существу уголовного дела.
У вас что, были угрозы?
Судья: Александр Вячеславович.
Или я на кого-то нападал, бросался?
Судья: По существу уголовного дела.
График. О нём сказал Олег Белов, но я ещё раз повторюсь, что, разумеется, при таком графике, при моём состоянии здоровья и возрасте, даже молодые не выдерживают и считают, что этот график способствовал аварии, которая произошла. Мне невропатолог через восемь дней сказал, что у вас 100% сотрясение мозга. А вам написал этот Шагаев, что она сказала, что нет. Будина Алла Викторовна из Бутырской тюрьмы пришла и сказала: «У вас сотрясение мозга было». Освободить хотела, освободить, но он ей запретил! Она сказала: «Да, действительно, восемь дней прошло, сложно освобождать.» Вот такая была фальсификация. Почему произошла эта авария? Почему? Потому что Кувшинов подходил ко мне до этой аварии за несколько дней и говорил, что я устал: «Ты спишь по четыре, по пять часов», — а я сплю ещё меньше. «Нам из Матросово возвращаться в Подольск, а потом рано утром за тобой ехать в шесть утра». «Вообще мы по два-три часа спим», —я говорю ему, еле живой. Я ему говорю: «Так возьми больничный, если тебе плохо и у тебя здоровье плохое, ты потом врежешься. Мы попадём в аварию». Ведь была не одна, не две ситуации аварийных, их было 10-15 как минимум. И это не случайно произошло. Это всё из-за графика. Соответственно, я считаю, что суд себя ведёт абсолютно необъективно.
Я считаю, что суд должен соблюдать равноправие сторон, а равноправие сторон абсолютно не соблюдается. В одну дуду с прокуратурой, со следователями — одно целое. А всю прокуратуру всегда поддерживает суд, суд всегда поддерживает прокуратуру. Вот такая, я бы сказал, круговая порука, а все наши ходатайства отвергаются. Всё то, что мы говорим. Слушайте, если Соколов говорил, что звонил, давайте возьмём и посмотрим, звонил он или нет. Почему [Бильных] не взяли? И прочее. Почему видео не посмотрели? Пусть сказали бы, что недопустимые доказательства, и так далее. Как там следователи суют вам пачками непонятные грязные бумаги без всего, вы их берёте нормально. А это видео посмотрели бы и написали бы у себя в решении, что в видео нет опознавательных знаков или что вы там хотите, каких-то кодовых значений или печатей на этом видео не отображалось. Но посмотреть-то можно было, это откровенная ложь Писарева. Но не приобщили — таких случаев в суде сотни. Я просто этому удивлён, что так наивно, потому что все говорят об этом. Но я сам на своей шкуре испытал, что никакой состязательности нет, никакой независимости и равности сторон нет. Обвинительный уклон в чистом виде, который подтверждает 70%, 99,9% [примерно] обвинительных приговоров при крайне низком качестве следствия. У меня 16 человек — группа следователей, а у других — по одному такому недоученному парню, который даже не может грамотно напечатать протокол, не говоря уже, что цифры и фамилии все плавают. Я считаю нарушением, что мне пихнули бесплатного адвоката, когда у меня [уже были] два квалифицированных адвоката. Я считаю, что это крайне грубейшее нарушение моих прав, помимо графиков, помимо неравноправия. Сколько мы не жаловались, все жалобы были отклонены: что по графику, что по адвокату. И нам ограничили свидетелей защиты. Мы заявляли, нам сказали: «Хватит вам столько». Почему хватит столько? Непонятно, ничего не объяснили. Почему прокуратура опросила так мало? Тоже ничего не объяснили. Отказ. С Ткачёвым уже всё перетерли.
Свидетелей не передопросили, которых без меня допрашивают, ходатайство не было удовлетворено. Это, я считаю, грубейшее нарушение моих прав. Грубейшее. До сих пор мне не сделали МРТ шейного отдела. До сих пор я не могу нормально двигать головой. И вообще весь процесс мне напоминает сказку Кэролл «Алиса в стране чудес». Там Алиса пришла (был самый яркий эпизод), когда судят червонного валета, который не виноват. Он говорит: «Я не писал это письмо, в чём вы меня обвиняете?» Они отвечают, что Червонная дама, которая там была судьёй, говорит: «Вы просто колода карт, что вы мне угрожаете?» Тем не менее, там стражники свидетелей, которые не соглашались, типа Алисы, сажали в мешок и на них садились и подпрыгивали, чтобы они давали эти нужные показания. Зазеркалье происходит и здесь. В том числе эти свидетели, которых всех замучили, насиловали, пистолеты им засовывали, били, по двадцать раз вызывали. А вы им здесь не верите и говорите: «Нет, я им не верю». А вот следователям, которые говорят: «Не помню, здесь не помню», — верите. И, конечно, я считаю, что прокуратура просто некрасиво себя повела. Она сказала, что есть смягчающие и нет отягчающих. Тем не менее, мы хотим 20 лет, которые беспрецедентны по величине. Почему-то никто не подумал о том, что у меня пятеро детей, в том числе и малолетних. И дом конфисковал Красногорский суд, гениальный судья Потапова, где я прописан — это единственное жильё. Грубейшее нарушение закона. Детей я с женой Юлией Николаевной воспитал очень хорошими, скромными, работящими и умными людьми, которые будут работать на благо России. Но получается, что вы фактически им ломаете карьеру. Моя Маша заканчивает МГИМО с отличием, она мастер спорта, закончила школу с красным дипломом. Но МИД её никуда не возьмёт. Мой сын в военно-морской академии, кто его возьмёт на стратегический корабль? Никто, естественно. Всё, жизнь сломана у детей. Я не говорю о малолетних детях, которые живут с Юлей. Сегодня они живут, а завтра им не на что будет есть. Потому что я верил в Россию, я верил, что президент искренне говорит: «Давайте, вкладывайтесь, ребята, вкладывайтесь в Россию». Но нет промышленности, нет науки. Нам нужно как-то догонять страны. И дети мои, кстати говоря, я не помню, говорил или нет, все взрослые, все работают. Они все работали и зарабатывали себе, они не были мамиными сынками, золотой молодёжью. Как только мы видели что-то подобное проявление, очень жёстко пресекали. Конечно, эти люди, дети мои, видели, как ко мне применяют силу люди в погонах, представьте себе, как они будут теперь относиться [к уголовным органам]. У детей психологическая травма [образовалась] во время обысков и во время суда, когда в Басманном суде выворачивали всё на их глазах. Разумеется, мы наносим непоправимую рану детям. Какими они вырастут гражданами России? Как они будут верить власти и в будущее нашей страны, когда видят такие вещи? При них не только били меня, при обыске вырывали с корнем телевизоры, перед Новым годом. Я думаю, что суд должен учитывать, что есть смягчающие обстоятельства, а не просить 20 лет. Да, смягчающие — это ведь дети! Поэтому я прошу суд учесть и моё состояние здоровья. Я не буду сейчас останавливаться и перечислять свои болезни. Это для меня смертельный приговор: 20 и 15 [лет] — смертельный приговор. Честно говоря, я ожидал 15 в своей фантазии. Я считаю, что суд должен учитывать и возраст, и состояние здоровья, и наличие детей. Но, естественно, отсутствие доказательств, политическую составляющую в уголовном деле, о которой говорят все, кому не лень.
Ваш приговор серьёзно портит репутацию России. Меня поддерживают многие, в том числе из Европейского суда, из Европейского союза и различные политические деятели, в том числе европейские, американские и российские — много кто меня поддерживает. Но я хочу, чтобы суд, прежде чем выносить такие неоправданные приговоры, посмотрел на [другую] сторону — на нанесение вреда. Приговоры, например, в Норвегии в сто раз мягче, а тюрьмы [там] в сто раз лучше, чем у нас. Тем не менее прецедентов повторения преступления там в разы меньше, чем в России, несмотря на то, что вот так гуманно относятся к преступникам, а у нас так жестоко. Поэтому я, уважаемый суд, хочу посмотреть на репутационную составляющую Российского государства при вынесении приговора. Спасибо.
Подольский городской суд Московской области, Подольск, Россия
20 ноября 2020 года
Источник: расшифровка аудио из суда — https://www.youtube.com/watch?app=desktop&v=OUcLQmNH-fw
Подробнее о деле: https://memopzk.org/figurant/shestun-aleksandr-vyacheslavovich/
Фото: Михаил Почуев / ТАСС
Поделиться в соцсетях:
