Последнее слово
«Вслед за культом Сталина уже начинался культ Хрущёва. И положение в стране ещё более ухудшилось. Рабство, авантюризм, бесхозяйственность, несправедливость так и кричали на каждом углу».
На уроках истории нас уверяли, что без Сталина Октябрьская революция победить не смогла бы, и всем, буквально всем, даже жизнью, мы обязаны только Сталину. Поэтому, когда Сталин умер, я был уверен, что со дня на день произойдёт что-то невероятное. Я никогда не видел Иосифа Виссарионовича живым. Мне хотелось увидеть его хотя бы мёртвым. С несколькими школьниками-товарищами я сбежал из дому, уехав на похороны вождя в Москву. Впечатление от этих похорон, где люди давили друг друга, как в преисподней, осталось у меня на всю жизнь.
Осенью 1954 года я был призван в армию и попал в парашютно-десантные войска. Участвовал во множестве учений. Был поднят по тревоге во время венгерских событий. Видел атомный взрыв.
Во время учений, которые проходили в Ярославской и Костромской областях, часто бывал в деревнях и всегда поражался безысходной бедности, нищете их.
Церкви, часовни, монастыри были в запустении, разваливались. Во многих церквах размещались склады горючего, различные кладовые, мастерские. У меня это выливалось в нестерпимую боль за поругание русской культуры. В 1956 году нам, солдатам, было прочтено Постановление ЦК о культе личности Сталина, в 1957 году, когда я уже вернулся в Ленинград, повсюду только и говорили об антипартийной группировке Маленкова, Молотова, Кагановича и других. Потом, помню, состав нового Политбюро приезжал в Ленинград на празднование 250-летия города.
Вместе со многими ленинградцами я стоял на Невском у Дома книги и приветствовал этот кортеж. На душе было неспокойно: ведь анафеме предавались люди, которые долгие годы были рядом со Сталиным, имена которых составляли нашу историю.
«Что же происходит?», — задавал я себе вопрос. Но разобраться было некогда. Надо было сдавать экзамены в университет.
В студенческой среде всё новое, происходящее в стране после разоблачения культа, воспринималось эмоционально и проявляло себя в бурном самовыражении. Тогда взахлёб читались Ремарк и Хемингуэй, книга Дудинцева «Не хлебом единым», диспуты по которой носили очень бурный и острый характер.
Насколько студенты болезненно воспринимали культ личности, свидетельствует то, что любой диспут в конце концов сводился к проблеме культа, к его критике и очень часто выливался в требование: сурово наказать виновников репрессий.
Такая литература, как «Письмо к Сталину» Раскольникова, «Крутой маршрут» Е. Гинзбург, «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына и т. д., не могла не производить впечатления. Лично я был захвачен этой трагедией. Трагедией эпохи. К сожалению, мы все скоро увидели, что это не конец трагедии, а только её начало. Вслед за культом Сталина уже начинался культ Хрущёва.
И положение в стране ещё более ухудшилось.
Рабство, авантюризм, бесхозяйственность, несправедливость так и кричали на каждом углу.
Промышленные производства были захламлены. Перерасход сырья стал обычным явлением. Хищение, взяточничество приняли колоссальные размеры. В реках гибла рыба, в лесах — зверье, сельское хозяйство являло картину полнейшего разгрома. Колхозники зарабатывали в месяц по 25–30 рублей, а труд их был ужасающим. Я сам видел, как эти бедные люди с утра до ночи ползали на четвереньках под дождем, убирая картофель. И тем не менее, картофельные поля часто оставались неубранными.
А в это время Хрущёв со своей семьёй разъезжал по миру, произносил идиотские речи, которых не мог не стыдиться ни один уважающий себя русский. Недовольство росло. Произошло повышение цен на мясо и молочные продукты, пшеница стала покупаться за рубежом. Это Россией-то! Последовали авантюры с денежной реформой, государственными займами.
В стране создавалась напряженная обстановка, приведшая к массовым выступлениям против советской власти в Новочеркасске, Караганде, Тбилиси, Краснодаре и других местах.
Я был уверен, что мы стояли тогда накануне внутренней катастрофы, которая могла разразиться стихийно в любой момент и бросить страну во внутренний хаос.
Скажите, граждане судьи! Что в этой ситуации должен был делать сын своего отечества? Россия — моё отечество. Моя мать. Мог ли я спокойно смотреть, как гибнет моя мать?
3 декабря 1967 года,
Верховный суд СССР, Ленинград, СССР.
Источник: Хроника текущих событий, выпуск 14-15,
Подробнее: Открытый список,
Фото: Фотоархив / Шашко Алексей Александрович.
Поделиться в соцсетях:
